Подходим к «хотелю».
– Не завидую я твоей девушке, – начинаю я издалека. Мол, что там у нас с моралью.
– А что с ней? – с претензией отвечает Валерка.
– Ничего. Так просто.
Валерка понимает, к чему это.
– Ну и что делать? Не идти рядом? – спрашивает он нежно. Как будто мозги замутнены.
– А она нас видит? – а-а-а… как приятно тянутся нервы.
– Нет.
– Ну, значит, можно идти.
Просто идти. Просто так. «Просто так ничего не бывает,» – часто говорит Волкова. А, может, бывает.
Зашли внутрь. Ляпа, Пункс и Валерка уже объединились. Они бесятся, кактусы сшибают. В смысле, цветы. В коридоре. Или это икебаны?
Я убедительно прошу этих чертей не исполнять на церемонии. Делаю проникновенное лицо. На банкете – хоть что, а на церемонии уж будьте добры. Я почему-то точно знаю, что Пунксу ничего не стоит швырнуть в жюри каким-нибудь дерьмом, а Валерке – заорать в самый ответственный момент «Вайт пауэр!». Поэтому и лицо у меня проникновенное.
Они убедительно обещают быть хорошими. Подонки. Отличные подонки. У меня голос срывается. На шёпот. Непонятно, отчего. Валерка оглядывается. У него такое же лицо, как тогда. Когда он лежал у меня на тарелке с пирожным.
Я накрасила губы гигиенической помадой, причесалась. Всё это время Пункс и Валерка неподвижно лежали в номере на кровати, а Ляпа – на полу.
Потом мы садимся в автобус. На самый последний ряд. Страсти накаляются. Ляпа клеит жвачку на стекло. Пункс тоже не паинька. Валерка сажает меня к себе на колени и член у него встаёт. Он трётся щекой о моё плечо. Как кошечка. Мур-р-р… «У неба есть небо, у моря есть море…».
Литературные деятели тоже загрузились в автобус.
Наконец поехали. Впереди – штук двадцать литераторов, а сзади мы. Втроём.
Пункс и Ляпа периодически падают или роняют сиденья. Какие-то бракованные сиденья в этом автобусе. Они отваливаются.
Едем. И тут одна организационная женщина, Татьяна Набатникова, поворачивается и делает жест рукой.
– Посмотрите на Ирину Денежкину!
Все смотрят. Валерка кусает меня сзади за плечо. Несильно. Но всё равно пиздец.
– Возможно, это самый счастливый день в вашей жизни! – говорит мне Татьяна Набатникова торжественно.
– Почему? – тупо спрашиваю я.
– Потому что они все сосут, – отвечает за Татьяну Пункс, красивым жестом указывая на литераторов впереди.
Подонок. Хороший подонок, бля.
Валерка ржёт мне в спину.
Приехали к «Астории». Зашли. Там толпа народу. У меня берут интервью, со мной знакомятся и трясут за ручку. Черти мои потерялись в толпе. Сосут шампанское.
Подходит какая-то совершенно интимная тётенька. Из газеты «Труд». Хотя точно не помню. Она большого роста и внушительной комплекции. Она встаёт рядом, наклоняется. Интимно так задаёт вопросы. Мельком оглядывается. Как будто в тылу врага.
Там ещё есть девушка с большими глазами. С телевидения. Глаза у неё всё время бессмысленно удивлены. С такими глазами она берёт интервью. У меня. Валерка стоит у ней за спиной и смеётся. Лысый чёрт. Валерка ненавидит камеры и журналистов.
А вот и Зельвенский. Меня с ним знакомят.
Зельвенский – это мой номинатор. Ещё одна причина, почему я здесь, в Санкт-Петербурге. Не такая большая, как Валерка или Ляпа, но всё равно.
– О! – говорит Пункс. – У него силиконовые губы!
– Мальчик с писькой на лице, – добавляет пьяный Ляпа. Пьяная Ляпа. Хы.
– И явно не русский, – хмурится Валерка. Кажется, он готов подраться с Зельвенским прямо здесь и сейчас. Чтобы Зельвенский лежал мордой в пол, как кавказский мужчинка.
Каждому своё, как говорится.
Но мне Зельвенский кажется прикольным. Он курит. Взмахивает чёрными и густыми ресницами. Глаза на пол-лица. Про губы уже говорили. Задумчивая рожа. И его все обзывают козлом и говорят про деньги. Ещё он худой, как палка.
В перерывах между общением с интимными тётеньками и Зельвенскими, я целую Валеркин горячий рот. У Валерки пьяные глаза. Совершенно. Он хватает меня за руки, как будто боится, что я исчезну. И какой-то новостийный хрен снимает это на камеру. Пункс дико радуется, у Ляпы счастливая рожа. Валерке на камеру
