– Слабо тебе кровью поклясться?
– Саша, ты меня разыгрываешь, да? Ты пьяный.
– А-а, вот и струсила. Слабо'… слабо…
– Да ничего мне не слабо! Что, ты хочешь кровь мою на вкус попробовать?
Мне уже совсем не страшно. Пожалуйста, я порежусь. Он вдруг режет себе руку. Кисть. Улыбается и подносит руку мне к губам.
– На, попробуй.
Я облизываю его рану. Смотрю на него глазами, а сама кровь его сосу.
– Ну вот, а теперь тебе, моя маленькая девочка. Дай свою ручку тоненькую… вот так…
Он крепко держит мою левую руку и быстро делает порез. Больно одно мгновение. Сашка, закрыв глаза, подносит мою руку к губам и лижет мою ранку. Кровь не останавливается. Он зовет Виктора, просит принести бинт. Боже мой, взрослые мужики… И я, я тоже участие принимаю.
– Ну вот, теперь мы навеки связаны кровью… Смотри, – предупреждает он меня. Проверяет. Да я на что угодно с ним готова! А он вот только по пьянке мне предлагает бежать с ним. Я бы сию минуту убежала. Куда только? И как? У меня и паспорта-то нет.
– Саня, ты совсем разум потерял. И это все из-за тебя, Наташка.
Пьем теплую водку. Из-за нее Сашка и Мамонтова приплел к этой истории. Идем в комнату, Виктор включает музыку. Битлы. «Донт лет ми даун». Я все никак не могла эту фразу перевести, потом сообразила: «Не подведи меня». Сашка, я тебя не подведу, а ты? Сашка плохо соображает сейчас. Глаза мутные. Руку мою забинтованную берет и по лицу своему ею водит. И сжимает сильно. И больно. Он кладет ее себе на грудь, глаза закрывает. И тихо так. Только музыка: «Донт лет ми даун».
12
Мне пятнадцать лет. Мать даже не поздравила. Александр устроил мне день рождения. «За мою маленькую девочку!» – был его тост. Ничего себе маленькая – я была выше всех баб, собравшихся отмечать мой день рождения. Они были лет на десять старше меня. О моем возрасте не говорилось. Сашка был такой веселый, радостный, будто это его день рождения. Мы убежали на темную кухню от праздничного, шумного стола. Шептались, целовались. И он все уговаривал меня убежать на Канарские острова. Мы убежали. Не на острова, а на Неву. Катались на ночном пароходике. И Сашка все про острова рассказывал… Я не могу даже на самолете полететь – паспорт нужен. Проверяют. Раньше не проверяли, но какие-то мудилы решили самолет угнать. Ни хуя, конечно, не вышло. Их посадили. Но зато теперь изволь предъявлять документики при посадке и даже при покупке билета. Да и кто бы нас пустил на острова? Люди в Болгарию не могут добиться разрешения…
Мы разбудили Мамонтова, согнали его с кровати… и оказались такими усталыми, что даже на любовь сил не было. Я уже проваливалась в сон, а Сашка вдруг засмеялся.
– Четырнадцатого июля Бастилию разнесли. С тобой все ясно. Разрушительница. Революция ты моя…
За все надо платить. За удовольствие особенно. Я плачу за него в детской комнате милиции. Не ожидала я от матери такого – собственную дочь в ментовскую отправить. А потом на дачу, к тетушке. Эта поездка, по словам мамочки, даст возможность проверить мои чувства, и если они настоящие, то разлукой закрепятся. Повторяя есенинское: «Лицом к лицу Лица не увидать. / Большое видится на расстояньи», мать чуть ли не перекрестилась, посадив меня в электричку.
С Александром я условилась, что каждый вторник и четверг он будет ждать меня у «Кинематографа» в восемь часов вечера. Если мне станет совсем уж невмоготу, то я прямо туда и приеду с дачи.
В «Кинематограф» мы часто ходили в последнее время. Там крутили американские вестерны и европейскую ностальгию. После очередного «пиф-паф» я поняла, почему Людка называет Александра – Пол Ньюмен. Глаза очень похожи, только Сашка русский и ростом наверняка выше.
Первую неделю я не очень рвалась удрать от тетки. Дача у нее только что выстроенная, со всеми удобствами. Стройматериалы специально по заказу ее мужа – директора научно-исследовательского. А может, и по ее, теткиным, заказам – она тоже человек. Член партии, еще чего-то, в горисполкоме занимает должность кого-то… Вот как хорошо быть хоть чуть-чуть главным. Ма-аленьким, но главным. Сразу у тебя все есть! У Сашки тоже деньги есть… Выходит, ты иметь что-то можешь, только если к партии принадлежишь или если воруешь.
Может, я боялась Александру надоесть, а может, сама устала? Тетка из кожи лезла, пытаясь меня развлечь. Отвлечь! И завтрак мне в кровать, и платья свои дарила. С соседским юношей пыталась знакомить. Милый парень, катающийся на велике, поступивший в иняз. Мечтающий за границу поехать.
Я лежала на балконе теткиного двухэтажного дома. Загорала, лопала клубнику, читала старые журналы. А вечером мы играли в карты.
– Тетя Валя, почему у вас нет детей? Вы были бы такой заботливой мамой!
Тетка слегка дергает головой, и руки у нее вздрагивают.
– Смеешься над моей заботой. Жаль, что обо мне никто так не пекся… Дядя твой учебой был занят, я тоже. Вот никто и не подумал, что нельзя мне аборт было делать. Мы к знаниям стремились, а давались они, ох, как нелегко – время-то какое было! А вы вот бежите от знаний!
Мы за кухонным столом, покрытым клеенкой яркой, веселой расцветки. В тон ей – абажур. Теткин муж привез из Югославии. Все портит клейкая лента, свисающая с лампы. Ловушка для мух и комаров, от которых в ушах звенит. Вся Ленинградская область на болоте, как и сам город. Занес же черт Петра Великого! Окно нельзя закрыть. Жарища и змеиная мазь. Тетка ею поясницу мажет. В придачу к нервному тику у нее радикулит. От усердной работы на огороде. Воняет эта мазь… и совсем не как змея, по- моему.
– Ну вот, тетя Валя, из-за учения, или, как вы любите все говорить, «чтобы стать человеком», вы пожертвовали ребеночком. И теперь у вас нет детей, но есть дача. (Нельзя так, я же не с Сашей.) Зато у моей мамы их целых два – ребеночка. И что? Она страдает из-за нас.
– Ты одно пойми – мы ведь тебе добра желаем!
Хорошо добро – в милицию водить!
– Да ни один родитель не желает зла своему ребенку – это ж понятно. Но заметьте, что любой ребенок, если он не нюня какая-нибудь, всегда по-своему сделать хочет.
Тетка встает снять с плитки чайник. Прямо как у Чехова или еще кого-нибудь бесконечно нудного в этом же роде – по вечерам они пили чай с клубничным вареньем собственного производства и обсуждали вопрос «Отцы и дети».
– Всему свое время. Как вода вот в этом чайнике – закипела, только когда нагрелась до определенной температуры. Дай вам свободу, и вы тотчас броситесь на улицы, все разрушая, горланя свои пустые песенки, пьяные и с ножами.
– Ой, тетя Валечка, что вы сравниваете-то – вода и душа. И потом, почему это вы знаете, когда время?
– Да не мы, а природа! А даже и мы?! У нас за плечами опыт. Война, голод, разруха. Потом стройка, становление. Вам бы прислушаться к нам, чтобы ошибок наших не повторять, воспользоваться бы нашим горьким опытом…
Тетка проливает кипяток мимо чашки – нервничает.
– Все это демагогия. И есть вам ответ: «Если бы молодость знала, если бы старость могла» – никто еще на чужих ошибках не выучился. Может, к сожалению… Вы мне опять проиграли – гоните двадцать копеек.
Если проигрываю я, остаюсь на день дольше договоренного срока. Пока проигрывает тетка – у меня уже два рубля.
– Да зачем ты ему нужна, в конце-то концов? Конечно, ему нравится – кому же не понравится с такой девушкой время проводить! Но помяни мое слово, «оглянуться не успела, как зима катит в глаза». И придет к тебе «зима», и он…
– Да-да – выебет и выкинет… Простите за выражение. Но ведь всегда, когда вступаешь в новые отношения, то какой-то риск!
– Да что это за риск такой?! Кому он нужен?! Мы-то и хотим тебя уберечь от несчастий, которые ты
