И она медленно отвела руку. Освобожденный шелк тут же надулся как парус.
— Ты… должен уехать?
— Я пробуду здесь… еще некоторое время.
Он не стал ей докучать подробностями. И на чем-либо настаивать.
На следующее утро была назначена казнь пленных мятежников, которых воины Тарега доставили из-под Нисибина. Предателей и изменников подвергнут древней каре, положенной за такие преступления: из аль-Хайра на большую базарную площадь выведут двоих слонов, преступников разложат на булыжнике, обольют водой — и погонщики, стрекалами подгоняя животных, заставят их наступать на изменников, раз за разом, пока то, что осталось от их тел, не станет смываться с камня площади выплескиваемой под ноги слонам водой.
— …П-прости… я… просто я так испугалась…
Майеса с глубочайшим презрением смотрела вниз: из маленького, забранного деревянной решеткой окошка на втором этаже она прекрасно видела, что происходило на возвышении у стены зала. Айша сидела на своих глупых подушках прямо под ней, и сумеречница наблюдала, как та трясет головой. Ну что это за прическа, кривила губы Майеса, в этих глупых ашшаритских косичках совсем не видно волос, нет чтобы распустить их. Трясет головой и вытирает слезы и сопли — да, и сопли — сначала рукавами, а потом, спохватившись, платком из рукава.
На глупой ашшаритке были намотаны какие-то бесформенные халаты, а шея завешана жуткими, безвкусными ожерельями, стягивающими горло чуть ли не до самых ушей. Разномастные подвески, утыканные крупными драгоценными камнями, спускались чуть ли не до пупа. По всему этому звякающему хозяйству скреблись длинные серьги, а запястья унизывали совершенно не подходящие друг другу браслеты. Майеса слышала и читала, что в древности ашшаритки носили все свое добро на себе — вдруг муж погонит из дому, в чем была. Айша, похоже, следовала старинным традициям своего народа — ну не глупая ли, не невежественная ли, не страшная ли на лицо и на фигуру полукровка?
Рядом стояла обольстительная в своем алом, расшитом снежинками верхнем платье, дама Амоэ. Она тоже глядела вниз, но не на Айшу.
— Ах, красавец… — вздохнула она наконец.
И прикоснулась к стриженой пряди над щекой. Роскошный ореол нерегильского князя переливался рыжим кипящим золотом, раскрываясь огромными полыхающими крыльями — и ради кого?..
— И кому достался… — прошипела, словно читая ее мысли, Майеса. — Похоже, этой грязнокровке доставляет удовольствие мучить Тарега-сама.
— Ты слишком хорошо думаешь о ней, дитя мое. Дурочка и не подозревает о чувствах князя. У нее ведь нет — второго зрения!..
И женщины приложили ладошки к алым ртам и позволили себе хихикнуть. Широкие рукава плотного зимнего шелка упали к локтям, открывая три слоя алого, белого и расшитого серебряными цветами нижних платьев.
— И надо же, он нерегиль, — горестно вздохнула Майеса.
— И?.. — повернула к ней фарфоровое личико Амоэ.
— Говорят, они однолюбы.
— Хм… — с сомнением нахмурилась дама. — Жаль. От него родились бы прекрасные сыновья. И дочери.
И она снова восхищенно вздохнула:
— Красавец…
Нерегиль, тем временем, поклонился Айше в последний раз, поднялся на ноги и, сопровождаемый целой свитой евнухов и невольниц, направился к выходу в сад.
Майеса горько проговорила:
— Пока он… такой, — ореол покидающего зал Тарега переливался глубоким сапфиром печали — нерегиль умирал от горя, удаляясь от возлюбленной, — он на меня даже не посмотрит…
По белой прозрачной щеке девушки скатилась слезинка. На мгновение повисла у уголка маленьких губ — и упала на расшитый серебром шелк серого, как крыло голубя, платья. Несчастная надевала этот цвет ради горя, которое испытывало ее разбитое сердце.
Ибн Хальдун ждал нерегиля у многоугольного пруда перед воротами харима.
Вазир сидел на толстом хорасанском ковре, накрытым сверху стеганым одеялом — и еще одним, не менее толстым, одеялом из верблюжьей шерсти. Стриженые, пожелтевшие на зимнем ветру туи закрывали его от взглядов столпившихся под лимонными деревьями придворных бездельников. Молодые люди старательно делали вид, что пришли сюда вовсе не затем, чтобы встретить знакомую невольницу и передать ей записку возлюбленной. Присутствие вазира выдавал лишь огромный парусиновый, натянутый на бамбуковый каркас зонт, которым его укрывали от дождя два закутанных в ватные халаты, серых от холода зинджа.
Завидев выходящего из ворот Тарика, за которым степняцкий мальчишка вел коня, ибн Хальдун кивнул сидевшему на корточках рабу — позови, мол. Тот, кланяясь и льстиво улыбаясь, побежал к нерегилю.
Самийа подошел и, после приглашающего жеста вазира, вежливо сел у края ковра. Невольники тут же кинулись подкладывать под него подушки и подсовывать под локти валики с нашитыми ради визита во дворец дорогими кистями. Нерегиль покорно переносил проявления ашшаритской вежливости, прикрыв прозрачные веки и лишь едва раздувая ноздри. На самом-то деле ему явно не нравились ни приглашение ибн Хальдуна, ни само его присутствие во дворе.
Ветер смял гребнистой высокой рябью зеленую воду пруда. Дождь забарабанил с удвоенной силой. Старый вазир поплотнее запахнул верхний ватный халат. И перешел к делу:
— Хасан ибн Ахмад не пошел на Шамаху.
— Почему?..
По тому, как нерегиль нахмурился, Исхак с удовлетворением понял, что тот еще ничего не знает.
— У стен Самарры он встретился с Джумхуром ибн Шейхом, полководцем Бану Курайш. Те затаили на тебя злобу еще с Беникассима. Ты помнишь, за что, не правда ли, Тарик?
Нерегиль молча кивнул. Курайшиты были одним из трех ашшаритских родов, чьих каидов Тарик казнил за ослушание.
— Курайши отказались присягать юному халифу. Среди них всегда было много зайядитов, а в нынешние смутные времена их стало особенно много. И они говорят, что халиф должен быть избран — и избран собранием праведных мужей аш-Шарийа. Ринувшись прочь из Нисибина в столицу, ты забыл о собравшихся там законниках. А вот Хасан ибн Ахмад прихватил их с собой, когда двинулся к Шамахе. Теперь они с Джумхуром везут их в столицу Курайшитов, в Фаленсийа. По дороге трубя, что в древнем городе святых и мучеников ашшаритам предстоит избрать праведного халифа, наделенного божественным правом и пророческим огнем.
Выслушав его, Тарик закрыл глаза и явственно покачнулся. Ибн Хальдун на мгновение испугался и подумал о том, чтобы придержать нерегиля за плечо. Впрочем, самийа быстро овладел собой, глубоко вдохнул и выдохнул — и спокойно поправил складки рукава своей белой фараджийи. И усмехнулся:
— Скоро я заведу два листа бумаги. На одном я напишу: наши вчерашние друзья. А на другом — наши сегодняшние друзья. И буду начинать утро с вычеркивания одних имен и вписывания других.
— Я бы на твоем месте вычеркивал один раз — и более никуда не вписывал раз вычеркнутое имя, — жестко ответил ибн Хальдун.
Тарик зло прищурился.
— Ты дважды поспешил, — твердо сказал вазир. — Сначала ты поверил тому, кто тебя уже единожды предал. А потом очертя голову кинулся в столицу, хотя здесь могли справиться и без тебя. Кто знает, возможно, Хасан ибн Ахмад не соблазнился бы предложениями Курайшитов, если бы ты был рядом, Тарик. Мы, ашшариты, как наши женщины: только муж отвернется — глядь, а она уже кувыркается с гулямом. Так и мы: нам нужна крепкая рука, удерживающая от проступков.
— Меч правоверного, — прошелестел нерегиль, криво усмехаясь.
