мостовой.
К тому же гугеноты говорили, что католики – парижане, жирующие за счет всей Франции, задиры и наглецы. А католики утверждали, что гугеноты – неотесанная провинциальная деревенщина.[28]
Впрочем, с XVI–XVII веков власть королей в Европе становится слабее власти парламентов и верхушки чиновников. Началась эпоха сплошных революций.
Уже в ходе первой из них, Нидерландской революции 1566–1609 годов, испанцы сформировали миф о голландцах как о вероотступниках и предателях, до мозга костей порочных типах.
С другой стороны, в народных легендах, песнях и сказаниях голландцев испанцы предстают как сборище мерзких садистов и патологических убийц, на которых и смотреть-то страшно. Создается мрачнейший черный миф, который можно назвать и антииспанским, и антикатолическим.
Книга Ш. де Костера написана уже в XIX веке, но ее колорит очень точно отражает этот набор политических обвинений.[29] Как и в случае с гугенотами, во Франции враждующие стороны использовали бытовые стереотипы и мифы, которые уже существовали… И применяли их, превращая в политические для идейного сокрушения врагов.
Каждая последующая революция в Европе создавала свой набор положительных и черных мифов. Уже в годы Английской революции 1649–1667 годов прежнюю королевскую власть объявляли чуть ли не демонической: и распутная она, и расточительная, и злобная, и о народе не заботилась. И опирается на жителей самых отдаленных, глухих районов, боится умных людей.
О самих же себе революционеры сочинили немало положительных мифов: и религиозно они правильные, так как Богу угодные, и честные необычайно, и добрые, к тому же – представители народа.
Что же касается фактов, то каждая новая революционная власть на практике обычно была и более жестокой, и менее народной, чем королевская. И даже менее демократической. При новом диктаторе Британии Кромвеле ввели имущественный ценз при выборе в местные органы самоуправления – муниципалитеты. Раньше избирать и быть избранным мог всякий, кто имел на этой территории хоть какую-то собственность. Теперь избирать своих представителей в органы тогдашнего местного самоуправления могли всего 20 % населения. А быть избранными – не более 5 %.
«Революционная демократия» откровенно держалась на штыках.
В свою очередь, королевская «партия» создавала свои мифы. Эти мифы были ничуть не хуже революционных: об ангелах на троне и вокруг трона, о черных демонах, стремящихся их погубить. Отголоски этих мифов находим и у Дюма.[30] Замечательна история про то, как мушкетеры прячутся под помостом, где отрубают голову Карлу! Когда священная кровь короля капает сквозь доски на мушкетерские кружева, Атос хочет сохранить эту священную кровь монарха, чтобы показать ее находящемуся во Франции в «политическом убежище» его сыну.
В действительности Английская буржуазная революция формально началась с того, что король Карл вошел в здание парламента, чтобы арестовать нескольких парламентариев, обвинявшихся в государственной измене. С королем было всего несколько солдат. Парламентарии возмутились особенно появлением солдат и выгнали короля. После этого им не оставалось ничего другого, как восстать и объявить себя правительством, поскольку получалось, что демонстративно надсмеявшись над монаршей волей, все они стали государственными преступниками. Кстати, именно с этого эпизода берет начало незыблемое правило британского государства, коему уже 400 лет: никогда нога монарха не смеет переступать порог парламента. Боюсь, исходя из исторического опыта, и самим монархам не очень приятно это делать.
Забавно это, кстати, соотносится с современными российскими традициями. У нас тоже Президент не очень жалует визитами Государственную Думу, в смысле, старается не заглядывать туда без крайней необходимости.
Ельцину, понятно, это было крайне неприятно: как-то после расстрела из танков мятежного российского парламента в октябре 1993 года не было у нас излишней любви между законодательной и исполнительной ветвями высшей власти.
А Путину вроде и незачем в Думу ездить.
Правда, был в последней IV Думе дважды: на открытии ее в декабре 2003 года и на торжественном заседании в Таврическом дворце Санкт-Петербурга по поводу ее 100-летия.
А так, обычно парламентарии сами идут к Президенту когда надо, и даже так называемые «Ежегодные Послания Президента Федеральному Собранию РФ» – это не когда Президент приезжает в Государственную Думу на Охотный Ряд и обращается к избранникам народа, а когда депутаты и сенаторы стройными рядами, получив «спецпропуск» и сдав на входе мобильный телефон, идут в Кремль, дабы выслушать Послание.
Но чему здесь удивляться? Такова наша традиция верховной власти.
Наша Москва – Третий Рим, но не Рим Италийский, а Византия.
Тут вам не «Сенат и народ Рима», а – «Государь и бояре», а еще вернее – «Государь и личная канцелярия его Императорского Величества», – вот, что стояло и стоять, видимо, долго будет и на практике, и в сознании народном на самом острие российской «вертикали власти»…
Но вернемся в XVII–XVIII века, века, породившие Великие буржуазные революции и Великие революционные мифы… Особенное количество самых невероятных мифов создала Французская революция 1789–1793 годов. Причины, которые послужили началом революции, мифологичны. Революционеры охотно рассказывали, что народ «при короле» голодал, а королевский двор одновременно тратил невероятные суммы на наряды королевы, придворных дам и мадам Помпадур лично.
В действительности же Франция XVIII века была самой передовой и самой сытой страной Европы. Стремление к революционным переменам подсказано было замедлением темпов как социально- экономического, так и политического развития. Рост экономики к 1780-м годам несколько замедлился, ожидания людей оказались обмануты. Кто виноват? Разумеется, король! Официальная власть всегда оказывается «виновата», если ожидания подданных не сбываются. И революции происходят нередко в самых передовых и экономически развитых государствах.
Конец XVIII века – классическое время финансовых «пирамид», часто полугосударственных, типа российских ГКО. Это время разорившихся буржуа, обедневших рантье, недополучивших свое пайщиков и акционеров. Вся эта масса бурлила и жаждала реванша. Но к народу ее отнести очень трудно.
Собственно, об этом известно уже давно – только известно, конечно же, для узких специалистов.[31] А большинство людей уверены, что революция началась чуть ли не с трупов умерших с голода.
Кстати, король сам выступал пред Национальным собранием и предлагал широкий план реформ – в том числе радикальную земельную реформу.
Национальное собрание возмутилось: дворяне и духовенство поняли, что у них реально могут отнять собственность. То же самое происходило всякий раз в России, начиная с Екатерины II, и далее без исключения до Александра II, когда «просвещенный монарх» пытался продвинуть в истэблишменте идею отмены крепостного права.
Александр II решился на эту реформу, о необходимости которой говорили совершенно серьезно и его батюшка Николай, и тем более его дед – непоследовательный либерал (особенно в молодые годы).
Но Александр Павлович решился на выхолощенный, путаный ее вариант, в минимальной степени бьющий по имущественным интересам дворянства. И то, настолько боялся покушения со стороны «своих же» посвященных, что в день перед объявлением манифеста ночевал в Зимнем вместе с семьей под усиленной охраной и… в чужих покоях. Прятался у себя дома!
То же самое происходило, по сути, и во Франции накануне штурма Бастилии. Не столько мягкий и слабохарактерный Людовик XVI, сколько зажравшаяся элита не допускала начала земельно-имущественных реформ, это с одной стороны. С другой стороны, революционные радикалы увидели, что король делает все, что они предлагают. Превращение Франции в конституционную монархию «сверху» было в интересах народа, но не Национального собрания!
Однако некоторые сказки, созданные революционерами, до сих пор живут в массовом сознании. Победители, взяв власть, навязали свои представления современникам, а через них и потомкам. Это касается не только причин революции…
