Европеец никогда не признает ровней себе туземца. Любой европеец, не только князь или магнат из Петербурга, но и земский учитель, фельдшер, телеграфист, чувствует себя колонизатором в захваченной стране русских туземцев. Британцем в Индии или французом в Западной Африке.
И в XVIII, и в начале XX века русского европейца сразу видно: он внешне отличается от туземца. Русские европейцы по-другому одеваются, живут в иначе организованных домах, иначе едят иначе приготовленную пищу. Я не рассказываю ничего нового.
Ничего такого, что не знали бы предки. Особые русские рестораны и трактиры с национальной кухней описывает В. А. Гиляровский. Они отличались от обычных ресторанов с европейской кухней.[72]
Этакий «гламур» XIX века
Описывая страдания своего героя, Чехов пишет: «С тех пор как я стал превосходительством и побывал в деканах факультета, семья наша нашла почему-то нужным совершенно изменить наше меню и обеденные порядки. Вместо тех простых блюд, к которым я привык, когда был студентом и лекарем, теперь меня кормят супом-пюре, в котором какие-то белые сосульки, и почками в мадере. Генеральский чин и известность отняли у меня навсегда и щи, и вкусные пироги, и гуся с яблоками, и леща с кашей».[73]
Профессор Преображенский из булгаковского «Собачьего сердца» – попович, а отнюдь не дворянин. Это очень симпатичный персонаж. Но при всей своей антибольшевистской риторике и он рассуждает о людях, которые на триста лет отстали от Европы и не научились уверенно застегивать штаны.[74]
Лев Гумилев рассказывал, что в начале XX века, перед Первой мировой войной, очень увлекался «дикарями» Америки и Африки, часто читал о них книжки. И одна из подруг его мамы, Анны Ахматовой, как- то недовольно заявила мальчику: «Да что ты все с этими дикими носишься, Лёвушка?! Они же такие же, как наши мужики, только черные».
Очень хорошо заметно, что сначала дворянство, потом и интеллигенция чувствуют себя европейцами, и притом вовсе не немцами и французами. Они русские… и в то же время они эмигранты, живущие в туземной стране. Они со всех сторон окружены дикими туземцами.
В XVIII веке говорили: «дворянство и народ». В XIX и XX веках – «интеллигенция и народ». Интеллигенция оказывалась как бы не входящей в народ или каким-то особым, тоже русским, но другим русским народом.
Выразительна щемящая цитата из Бунина: «Русь слиняла в два дня… Поразительно, но она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей… Остался подлый народ…» [75] Трудно понять соотношение этого «подлого народа» и Руси… Если Русь «рассыпалась в два дня», если «подлый народ» сам не Русь, то кто он?
Чуть дальше Иван Бунин объясняет: «Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом – Чудь, Меря».[76] Как всегда в таких случаях, возникает вопрос о способе, как их различить, Русь и Мерю? Измерять черепной указатель, как в Третьем рейхе? Делать анализ крови? Анализ мочи?
А Бунин различает!
«Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: „Cave furem“.[77] На эти лица ничего не надо ставить – и так все видно».[78]
«Это не просто дрожь отвращения при виде политических врагов. Ни один красный не оценивается так же, с такой же мерой чисто физического отвращения. Да ведь Урицкий и Троцкий – тоже люди своего круга, пусть и политические враги.
Если же крестьяне на Украине воюют с большевиками – вроде свои? Но их тоже нельзя ставить на один уровень с добровольчеством… А все-таки дело заключается больше всего в „воровском шатании“, столь излюбленном Русью с незапамятных времен, в охоте к разбойничьей вольной жизни, которой снова охвачены теперь сотни тысяч отбившихся, отвыкших от дому, от работы и всячески развращенных людей».[79]
А люди из «подлого народа»… Вот они: «какие-то мерзкие даже по цвету лица, желтые и мышиные волосы».[80] «Все они (лица людей. –
Дело вовсе не в том, что Бунин – скверный человек и не любит русский народ. Бунин по-своему предельно жестко отразил следствие этого трехсотлетнего разделения народа на правящих дворян, вечно всем недовольных интеллигентов… и всех остальных.
Бунин, скорее, зеркало трехвекового раскола нации. Который, может, и начался тогда, когда «лучшим людям города»[83] было приказано брить лицо и курить трубку.
Европеец может вполне честно хотеть цивилизовать туземца и верить, что когда-нибудь он или его дети и внуки станут тоже европейцами. Но и тогда туземец в нынешнем своем качестве – это только заготовка полноценного человека. Личинка. А бабочкой станет, только когда превратится в ровню, в европейца.
Европейцы любили Россию. Свою Россию.
Россию красивых имений и больших, светлых квартир на Невском проспекте, Россию аллей, на которых под липами играет военный оркестр. Россию беседок в парках и библиотек, красивых «платьев в талию» и блестящих эполетами мундиров. Книги в толстых кожаных переплетах с золотым обрезом уютно мерцали за стеклами ореховых «шкапов», в этих книгах французские вставки в русский текст давались без перевода – как в сочинениях Льва Толстого.
Это потом, при советской власти, делались сноски с переводом. А граф Лев Николаевич писал для людей своего круга, о которых заранее известно – они знают французский язык как родной. Или русский как родной – какая разница?
Били настенные часы, скрипели мореные дубовые половицы, почтительно снимал шапку дворник, прислуга вносила тарелки и в обед разливала в них суп-пюре.
В креслах библиотек и кабинетов замечательно читались книги про то, как надо цивилизовывать «сиволапое мужичье» и «павианов бесхвостых».
А в присутственных местах благородия и высокоблагородия с зачесанными надвое, спрыснутыми одеколоном патриотическими бородами, во вновь вошедшими в моду при Александре II очках, в красивых мундирах вели умные разговоры о том, как же ее, туземную Русь, цивилизовывать?
Хорошо! Как же не любить таких замечательных людей?
Чехов и Булгаков происходят не из дворян. Но ведь и у них образы «русских туземцев» ничем не лучше блаженного Платона Каратаева или вечно пьяного денщика Николая Ростова – Лаврушки.
Потому что другую Русь, туземную, европейцы или вообще не любили, или любили так же, как Киплинг – Индию. Разве не любил?! Любил. Вполне искренне, но не как родину, нет. Родиной для Киплинга были не берега Ганга и не заросли джунглей, а Сассекс и Лондон. Он ярко и красочно описывал, как орут, толкаются, погоняют слонов туземцы, как они поют и пляшут…
И Мать моряков у него шлет сыновей за море, в Индию в том числе. Из дома – в колонию.
Русская Англия и Русская Индия не разделены океаном, русские европейцы ее тем более любят. М. Ю. Лермонтов сознавался, что
Но так же и Киплинг любил смотреть на туземные жилища и на веселящихся туземцев.
Слой русских «европейцев» остро нуждался в исторических мифах. Именно в черных мифах о России!
