животами и выпуклыми лбами. И немудрено — им служили моделями запертые в феодальных городах женщины, почти не видевшие солнца, лишенные достаточного количества витаминов в пище. Поредение волос и частое облысение, отодвигание назад границы волос на лбу даже вызвало моду, продержавшуюся более двух столетий. Стараясь походить на самую рахитичную городскую аристократию, женщины выбривали себе волосы надо лбом. Они все одинаковы, эти патологические, трагические фигуры Ев, «святых» Ариадн и богинь пятнадцатого века на картинах Ван-Эйка, Бурдиньона, Ван-Геса, де Лимбурга, Мемлинга, Иеронима Боша, Дюрера, Луки Кранаха, Николая Дейтша и многих других. Ранние итальянцы, вроде Джотто и Беллини, писали своих красавиц в кавычках с таких же моделей, и даже великий Сандро Боттичелли взял моделью своей Венеры типичную горожанку — рахитичную и туберкулезную. Позднее итальянцы обратились к моделям, происходившим из сельских или приморских здоровых местностей, и результаты вам известны лучше, чем мне. Интересно, что печать ослабления здоровья в городских условиях жизни лежит уже на некоторых фигурах позднейших римских фресок — те же, более слабые в солнечном климате следы рахита, нехватки витаминов, отсутствия физической работы.
Насколько глубоко непонимание истинно прекрасного, можно видеть в известном стихотворении Дмитрия Кедрина «Красота»: «Эти гордые лбы винчианских мадонн я встречал не однажды у русских крестьянок…» Загипнотизированный авторитетом великих мастеров Возрождения, наш поэт считает выпуклые, рахитичные лбы «гордыми». Находя их у заморенных работой и голодом русских женщин прошлого, что, в общем-то, вполне естественно для плохих условий жизни, он проводит знак равенства между мадоннами и ими. А по-нашему, врачебному, чем меньше будет таких «мадонн», тем лучше.
В нашем веке начинается возвращение к этим канонам — ярко выраженные рахитички составляют темы живописаний Мюнха, Матисса, Пикассо, Ван-Донгена и иже с ними. Мода современности ведет к признанию красоты в удлиненном, как бы вытянутом теле человека, особенно женщины, — явно городском, хрупком, слабом, не приспособленном к физической работе, успешному деторождению и обладающем малыми резервами сил. И опять появляются «гордые» рахитичные лбы, непомерно высокие от отступающих назад жидковатых волос, некрасиво выпуклые, с вдавленной под лоб переносицей. И опять идеальный женский рост в 157–160 сантиметров сменяется «городским» в 170–175, как бы специально для контраста со странами, где у бедно живущих народов «экономный» женский рост в среднем около 150 сантиметров».[36]
Раз уж мы коснулись современности, вспомним и идеал нынешних творцов моды: чтобы рост был не ниже 175 см, «ноги от зубов», чтобы тощая, с маленькой грудью. Сейчас уже вышла из моды легендарная «Твигги» («веточка») — совершенно безгрудая, изможденно-тощая, с тонкими ручками подростка. А между тем сотни девушек умерли от голода и недоедания, чтобы уподобиться своему идеалу.
Но ведь и кукольный образ Барби не намного полезнее. И тот образ «красоты», который навязывается телевизором, бесконечными конкурсами красоты и выборами «мисс-чего-то-там», давно получившими в народе название «конкурс мисок».
Действительно, утверждается идеал женщины мало жизнеспособной, не энергичной — такая ни домашнего хозяйства не потянет, ни собственной карьеры не сделает, разве что с колоссальным трудом. «Идеал» — плоскоживотый и узкобедрый — то есть мало способный к рождению детей.
Истребление красивых женщин
Не забудем, что генофонд Европы был чудовищно обеднен инквизицией. Общее число ведьм, сожженных инквизицией с XIII по XIX век, называют разное: от «всего» миллиона до «целых» 15 миллионов.[37] Даже «всего миллион» — это невероятно много при тогдашнем малолюдстве. А ведь убивали в первую очередь тех, кто красивее и интереснее. Опять обратимся к Ивану Ефремову:
«…Страшный мир европейского позднего Средневековья, словно отрезанный от всей просторной и прекрасной земли, тонувшей во мгле отравленного злобой, страхом, подозрениями религиозного тумана. Тесные города, где в ужасной скученности и грязи жило стиснутое крепостными стенами рахитичное население, променявшее чистый воздух полей на нездоровую безопасность. Но в полях обитатели небольших деревень тоже жили под вечным страхом грабежей, внезапных поборов, голода от частых неурожаев. Запуганные люди находились в жестоких клещах военных феодалов и отцов церкви, более мстительных, изворотливых и дальновидных, чем владетельные сеньоры. Непрерывные угрозы всяческих кар за непослушание и вольнодумство сыпались от власти светской и духовной на головы, склонявшиеся в покорности. Ужасные муки ада, придуманные больным воображением, сонмы чертей и злых духов незримо витали над психикой легковерных и невежественных народов, давя ее неснимаемым бременем.
Как психологу, Гирину была совершенно ясна неизбежность возникновения массовых психических заболеваний. Деспотизм воспитания семьи и церкви превращал детей в фанатиков-параноиков. Плохая, нищая жизнь в условиях постоянного запугивания вызывала истерические психозы, то есть расщепление сознания и подсознания, когда человек в моменты подавления сознательного в психике мог совершать самые нелепые поступки, воображать себя кем угодно, приобретал нечувствительность к боли, был одержим галлюцинациями. Необыкновенное число паралитиков было среди мужчин. Психические параличи… были попыткой бессознательного спасения от окружающей гнусной обстановки. Но еще тяжелее была участь женщин. Вообще более склонные к истерии, чем мужчины, вследствие неснимаемой ответственности за детей, за семью, женщины еще больше страдали от плохих условий жизни. Беспощадная мстительность бога и церкви, невозможность избежать греха в бедности давили на и без того угнетенную психику, нарушая нормальное равновесие и взаимодействие между сознательной и подсознательной сторонами мышления.
Эта волна безумия каким-то чудом мало затронула Московию и Россию. Наверное потому, что мы не склонны были объявлять ведьмой каждую простолюдинку, собирающую в лесу целебные травы или моющуюся чаще одного раза в полгода.
Заболевания разными формами истерии неминуемо вели несчастных женщин к гибели. Церковь и темная верующая масса всегда считали женщину существом низшим, греховным и опасным — прямое наследие древнееврейской религии с ее учением о первородном грехе и проклятии Евы. Кострами и пытками церковь пыталась искоренить ею же самой порожденную болезнь. Чем страшнее действовала инквизиция, тем больше множились массовые психозы, рос страх перед ведьмами в мутной атмосфере чудовищных слухов, сплетен и доносов… Чем умнее и красивее была женщина, тем больше было у нее шансов погибнуть в страшных церковных застенках, ибо красота и ум всегда привлекают внимание, всегда выделяются и падают жертвой злобы, вызываемой ими в низких душах доносчиков и палачей…»[38]
Европейская инквизиция истребляла красоту во всех ее проявлениях: в произведениях искусства даже матушку-природу и то пыталась изуродовать. А вот «дикая и грязная» Россия отношение к красоте культивировала: в обрядах, в отношениях к канонам женской красоты — во всем природная естественность считалась наиболее красивой, чем уродливые европейские заимствования. Поэтому и в современной Европе наши женщины титулованы как самые красивые. За что огромная благодарность нашим предкам!
Глава 5
О чистоте в современном мире
