Про взятие Казанского ханства
В московское время взятие Казани было для русских Богом данным, давно желанным событием. День взятия Казани сделался религиозным праздником. В этот день московский царь вступил в Москву «на осляти», уподобляясь Христу, въезжающему в Иерусалим.
В имперскую эпоху присоединение Казанского ханства трактовали более корректно и с позиций светской науки. Русские за два века сделались и поспокойнее, не стремясь любой ценой подчеркнуть свою религиозную правоту, да и поцивилизованнее. Настало время более объективного осмысления событий. В «Истории государства Российского» Карамзина нашлось место для самокритики: для описания резни, учиненной стрельцами во взятой Казани.
Ну а в первый период советской власти, как мы уже отмечали, изучающим историю студентам и рабфаковцам полагалось считать, что до 1917 года, до социалистической революции русские были по сути такими же колонизаторами, как британцы в Индии.
До конца 1930-х годов даже само слово «Русь» считалось в определенной мере… как бы помягче сказать… контрреволюционным. Уделять «слишком» много внимания русской истории, русскому языку, русской культуре, вообще всему русскому было чем-то очень подозрительным. Русский народ ведь, «как известно» был народом-завоевателем и нещадно эксплуатировал другие, завоеванные им народы.
В книгах, издававшихся в то время, обязательно подчеркивалось: «завоеванные» народы и народности были как правило, «хорошие», а русские колонизаторы — очень «плохие». Даже местные национальные элиты, султаны, ханы, эмиры и их придворные, совершеннейшие тираны по отношению к подвластным им народам, превращались ранне-большевистскими историками и публицистами чуть ли не в народных мстителей и заступников.
В книге академика А. П. Окладникова, посвященной присоединению Бурятии к России,[115] живописуются зверства русских «карателей и колонизаторов». У него однозначно буряты — хорошие, а завоевавшие их казаки — преступники и убийцы. То же самое в книгах того времени о присоединении Грузии, Средней Азии или Северного Кавказа.
О завоевании Казанского ханства писали тоже примерно в таком же стиле. Например, так расставляет нравственные оценки историк М. Худяков, в книге которого русские из войска царя Грозного изображены кровавыми преступниками, мясниками, перед которыми бледнеют отборные эсэсовцы. А противостоявшие им казанцы выглядят благородными борцами за независимость.[116]
Но если до середины 1930-х годов «русский имперский колониализм» рассматривался в советской историографии как абсолютное зло, то затем уже он превращался в зло относительное. При Сталине полагалось отмечать и «положительные стороны» присоединения народов и стран к Российской империи (говорилось, разумеется, — «к России»).
В 80–90-е гг. XX века, в эпоху «парада суверенитетов» и «распада советской империи» многие вернулись к позиции Худякова и Окладникова образца ранних 1930-х гг.
Татарские националисты до сих пор цитируют эти книги. Они и до 1985 года говорили о «тюрьме народов», но тогда еще применительно к царской России. Теперь они и СССР объявляли тоже «тюрьмой народов», закрывая глаза на те многочисленные блага, которые принесла Советская власть «инородцам» Российской империи. Только теперь Ленин вышел из моды, и они перестали ссылаться на него, не указывая больше источник цитаты.
Реалии же говорят вот о чем: во-первых, не было в XVI веке никакого такого народа — казанские татары. Была казанская империя. Самая настоящая империя, осколок Золотой Орды. Правили в ней ханы- чингизиды, родственники ханов Средней Азии и Сибири. Примерно 10–15 % их подданных называли себя татарами и считали себя в этом государстве завоевателями. А народы Поволжья: тюркоязычные башкиры и ногайцы и финно-угорские народы (мордва, марийцы, чуваши) вовсе не считали себя татарами — они были подданными татарских ханов.
Не успела пасть Казань, как подданные ее империи добровольно присоединились к Московскому княжеству, присягнули на верность «белому царю».
Часть ногайцев также подписали с Москвой мирный договор в том же 1557 году, что и башкиры. Ногайцы и до этого часто выступали союзниками Москвы, даже в войнах между Москвой и татарскими царствами.
Ногайская орда не была организационно низложена, она и далее автономно существовала в составе Московской Руси вплоть до 1606 года. И кончилось такое существование потому, что пресеклась промосковская династия князя Исмаила. Среди ногайцев вспыхнула гражданская война, победили про- турецкие настроения, и ногайцы отступили в Прикубанье, в тогдашнюю сферу влияния Турции.
В 1555 году в Москву прибыли послы от сибирского царя Едигера и обратились к Государю Иоанну IV Грозному с поклоном и добровольным признанием своего вассалитета: «возьми, Царь, всю Сибирь под свою руку».
На это царь, разумеется, согласие дал и отправил в Сибирь своего посла и сборщика дани Дмитрия Курова. Таким образом и сибирские народы (не только сибирские татары, но и ханты, манси и другие народности Севера) также добровольно вошли в состав русского государства.
Правда, там властвовали и антирусски настроенные местные князьки, среди которых — некий хан Кучум. Только о нем единственном сегодня и вспоминают школьные учебники, когда говорят о приходе русских в Сибирь.
Но Кучум — отнюдь не воплощение духа сибирских народов. Он вообще никакой не сибиряк.
Хан Кучум — царевич из рода среднеазиатских ханов, «ставленник» узбеков и казахов. В 1563 году Кучум убил законного царя, потомка исконно сибирской династии местных правителей, Едигера (того самого, который признал себя вассалом Москвы). После этого Кучум разорвал отношения с Москвой и стал совершать набеги на русские земли (Пермский край). Только после этого против Кучума и поднялись русские казаки.
Борьба с Кучумом — это не борьба Москвы с Сибирским царством. Это борьба центрального правительства уже возникшего единого русско-татарского государства против узурпатора трона одной из провинций, входящих в это государство.
Борьба метрополии с сепаратистом.
При этом антирусской политикой Кучума в самой Сибири многие были недовольны. Так, Кучум преследовал народы ханты и манси за их лояльность Москве. В русском войске, разгромившем Кучума, были также и татары. Треть населения государства Кучума были русские. Часть из них поддерживала Кучума, часть — законных ханов и вместе с ними — Москву.
Многие исследователи уверены: когда с отрядом из 500 казаков Ермак в 1582–1585 годах совершил поход против Кучума, операция эта была инициирована в самой Сибири сторонниками объединения с Московским царством. Вполне нормальное объяснение той взаимной приязни, которую испытывали друг к другу «завоеватели» и местные жители. Становятся понятны и те почести, с которыми коренные обитатели Сибири похоронили погибшего Ермака, и мифологизация его личности, сопоставимая с Ильей Муромцем.
И с завоеванием Астраханского ханства также все обстояло сложнее, чем изображают сторонники исконной «национальной независимости» Астраханского татарского государства.
В 1554 году астраханский царь Дервиш-Али подписал договор о мирном и добровольном вхождении Астрахани в состав русского государства. Астраханцы сохраняли свою автономию и были, по сути, вассалами Москвы. Типичная для Средневековья система власти.
Астраханцы обязывались выплачивать дань Москве, разрешили русским рыбную ловлю в устье Волги и соглашались на размещение в Астрахани «ограниченного контингента» московских стрельцов. Но вскоре хан Дервиш Али неожиданно перешел на сторону турок и призвал турецкие войска (ок. 1000 чел.). Только тогда, в 1556 году, Иван Грозный отправил на Астрахань русское войско, причем в этом войске опять же было немало «служилых татар». После победы московитов Астрахань в наказание за нарушение вассальной верности была присоединена к Московскому царству безо всякой автономии и мирного договора.
