представительная власть зачастую вообще бездействует. Современному россиянину трудно и вообразить, какое важное место в жизни России занимали они всего столетие назад.
С самого начала, еще с московского периода, традиции местного самоуправления являлись государственной нормой. Правила постоянно уточнялись, конкретизировались, совершенствовались. Это вело не к унификации права, потому что империя вовсе не стремилась сделать всех одинаковыми. Для нее важна была лояльность подданных и их готовность выполнять свои обязанности. Этого империя требовала, и за отсутствие этой готовности наказывала. Но для империи было совершенно обычно, что на местном уровне существует свое право и свои традиции.
Общими в империи были армия, верхушка администрации и суд.
В армию до 1860-х годов брали рекрутов. У некоторых народов рекрутов не было вообще. Дворяне, духовенство и представители всех образованных слоев не подвергались набору. Вся местная знать приравнивалась к дворянству и не подлежала рекрутчине. Как и священники всех входивших в империю народов. Если сын бурята, казаха или алеута оканчивал гимназию, он тоже не подлежал включению в рекрутские списки.
Когда ввели призывную систему, представители некоторых народов также по-прежнему не призывались. Если система призыва распространялась на народ империи, то не служили в армии первые сыновья и единственные сыновья, а призванные приносили присягу по законам своей веры.
«Дикая дивизия» была полностью сформирована из добровольцев. На наградах, которые вручались подданным-мусульманам, изображения православных святых заменяли двуглавым орлом. Однако горцы потребовали вернуть на ордена Георгия Победоносца, которого уважительно называли «джигитом».
Где-то читал историю о том, как принимали в те годы присягу трое аборигенов из Забайкалья. Специально для них приехал шаман из бурятского аила Он устроил натуральное камлание — пляску с бубном и вызыванием духов. Причем армейское начальство не смеялось, все было совершенно серьезно. Потом шаман совершил какие-то странные манипуляции над краюхами хлеба, причем привлек к этому действу самого полковника, командира того полка, где предстояло служить сибирским инородцам. Ибо по «языческим» понятиям, видимо, полковник и становился с того самого момента для новобранцев не только «военным начальником», но также отцом, шаманом и прямым воплощением их бурятского божества на земле, по крайней мере на ближайшие 25 лет службы. Этим и объясняется серьезность отношения к подобным обрядам русского армейского командования. Светская военная присяга, наложенная на языческий ритуал и тысячелетнюю религиозно-боевую традицию, и обеспечивала беспрекословную дисциплину «нацменов» в русской армии.
Собственно, это и было одной из причин того искреннего фанатизма, с коим шли эти дурно говорящие на ломанном русском, порой странно выглядящие татары, башкиры, калмыки, адыги, буряты и т. д. в лобовую, на картечь, на французские батареи. Шли умирать за никогда не виданного ими Государя- императора Всея Руси.
Вспомните, какой полусуеверный ужас внушали в 1812–1815 годах лощеным европейцам российские национальные части: калмыцкая и башкирская конница, не говоря уже о казаках.
Но вернемся к присяге.
Тогда, по указанию шамана полковник накалывал кусок хлеба на саблю. Принимавшие присягу зубами, без помощи рук, снимали эти куски хлеба с конца сабли, съедали их и, подняв правую руку, на своем языке клялись в верности Российской империи. Так выглядел обряд присяги именно для этих призывников.
Мусульманин приносил присягу на Коране и с участием муллы. Буддист при участии священника из дацана и соответствующих атрибутов.
Не могло быть и речи о том, чтобы солдата заставили хоть в чем-то поступиться принципами своей веры. Сама мысль, что мусульманина могут накормить кашей со свиным салом, была бы для солдата Российской империи совершенно дикой.
Показательно будет сравнить два таких похожих исторических случая.
Как я уже писал, когда пропагандисты рассказали сипаям, что англичане используют в ружейной и патронной смазке коровий и свиной жир, это послужило искрой для самого страшного в истории британской империи народного восстания.
В 1917 году агитаторы-большевики (видимо, начитавшись написанных «историками-интеллигентами» инструкций по пропаганде в армии) рассказали солдатам Дикой дивизии, что патроны заливают свиным салом, горцы-мусульмане «накостыляли» агитаторам по шеям, приговаривая, что врать тоже надо уметь.[124]
Каждая земля хранила свои обычаи и свои законы местного самоуправления. Различия между землями империи были куда более значительными, чем между землями ФРГ или штатами США. Это касается даже не только вошедших в Империю стран, а разных областей Великороссии.
Земельное право в Сибири, на Полтавщине, в Семиречье, в Виленском краю, в Олонецкой губернии на севере и на Кубани у русских существенно различалось. Например, на русском севере существовали паи, которые можно было дробить, накапливать, покупать и продавать: как акции предприятия. Каждый крестьянин был фактически частным собственником и умел оперировать этой собственностью. При уходе из общины этот пай можно было продавать. А на юге современного Казахстана, в Семиречье при уходе из общины крестьянин еще и платил за то, чтобы его выпустили и «выправили» ему документы: ведь он лишал в своем лице общину работника и защитника.
В Сибири леса были «божьи», и крестьяне считали страшным святотатством брать их в собственность и препятствовать кому угодно заготавливать в них дрова. В Виленском крае леса находились в частной собственности крестьян. Пахотную землю регулярно перераспределяли, а леса — нет. За пользование лесом мир платил частнику.
Пока земля принадлежала общинам, крестьянская община — мир решала вопросы распределения и перераспределения и пахотной земли, и выгонов, и сенокосов, и лесов, и пастбищ. Можно было перераспределять землю каждый год, а можно было и каждые 5, 10, 15 лет. В 1900 году существовали общины, в которых с 1861 года перераспределения земли не производили НИ РАЗУ. Фактически — частная собственность.
Вопросы собственности на землю вообще касались только общины, и никакие государственные чиновники никогда не смогли бы вмешаться в общинные дела.
Кроме власти общины было волостное самоуправление: в каждой волости выбирали представителей, решавших многие вопросы в пределах нескольких принадлежавших ей деревень. Волостное право существовало и там, где не было земельных общин: в Прибалтике, в Средней Азии, в Финляндии, Польше. По мере того, как ослабевала община, значение волостного самоуправления только росло. Волость и губерния сами собирали местные налоги и сами решали, как и на что их будут тратить. В эти дела власть тоже никогда не вмешивалась: не имела права.
Тем более различным было земельное и волостное право в Грузии, на Украине, в Средней Азии и Прибалтике. Не всякий адвокат мог бы разобраться в сложнейших переплетениях прав на землю и воду в Фергане и в правах местного духовенства на первых барашков в Абхазии.
Если сталкивались интересы русских и инородцев, местные чиновники чаше всего принимали сторону инородцев по очень простой причине: чем древнее был закон, тем серьезнее к нему относились. В Хакасии был случай: русские крестьяне загородили один из водопоев. Пользовались этим водопоем редко, раз в три, пять лет — когда пересыхали остальные. Но хакасы подали в суд и легко выиграли дело. Крестьянам так и объяснили: тут пасли стада, когда вас и близко в Сибири не было.
Разумеется, хитрые люди всегда могли обойти закон. Скажем, Гарин-Михайловский описывает случай, когда русские крестьяне так ловко арендовали землю у башкир, что почти ничего за нее не платили.[125] Ведь башкиры толком не знали ни цены земли, ни законов. Так продолжалось ровно до тех пор, пока башкиры не скинулись на адвоката. В целом власть всегда стремилась стоять на стороне древнего местного закона: ну зачем порождать проблемы на пустом месте?
