наперебой затараторили сотрапезники.
— Федь, а кукушка в них есть? — подумав пару минут, выдал Тимоха.
— Кукушки нет, — ответил Назаров и подал часы Степану. Тот взял их, бережно поднес к глазам, будто на ладони у него стояла полная до краев рюмка, и прочел вслух выгравированное на донышке: «Федору Назарову за особую храбрость».
— Как же ты, Федя, отличился? — спросил Никита Палыч.
— Да было дело…
Так и осталось непонятно, то ли он хотел рассказать о том, за что его наградили, то ли намеревался просто махнуть рукой, потому как в разговор вмешался Тимоха. Будучи все еще пораженным невиданными часами, он полагал, что у Назарова припасено немало иных диковин. Поэтому он под шумок взял назаровский мешок, поставил на колени и лишь тогда спросил хозяина:
— Федь, можно взглянуть, каких ты еще забав принес?
Степан незаметно, но ощутимо толкнул его локтем в бок: пей, да знай меру! Однако Назаров кивнул — смотри. Тимоха торопливо развязал мешок, будто Федор мог передумать.
— Всем взглянуть охота, — сказал Никита Палыч и очистил треть стола. Степан вырвал мешок у Тимохи и вывалил его содержимое на стол. Грязная одежда и котелок, еще хранивший следы походной стряпни, уже были изъяты Феклой Ивановной для стирки и мойки, поэтому мужицким глазам предстали лишь диковинки.
— Это, братцы, все мои военные дорожки. В солдатскую котомку много не положишь — оставил лишь то, что бросить нельзя.
— Какая коробочка маленькая. Иголки хранить? — удивилась Фекла Ивановна, вертя в руках непонятный предмет.
— Это портсигар, — сказала Лариса и снова уткнула глаза в книжечку, лежавшую на коленях.
— У немца трофеем взял? — спросил Степан. Вместо ответа Назаров перевернул портсигар и показал надпись на крышке.
«Федору Назарову, исторгшему меня из вражеских оков. Не забуду никогда», — прочел Степан.
— От полковника Невельского. Мы с ним из германского плена бежали в пятнадцатом.
Гости наперебой требовали, чтобы Назаров рассказал про побег. Однако их всех заглушил Тимоха. Он открыл перочинный нож с пятью лезвиями и уже успел порезаться о три из них.
— Федька, это что, чем дохтора в лазаретах режут?
— Капитана Терентьева подарок. Была история на румынском фронте. Так случилось, что целым эскадроном выезжали за тридцать верст, а к своим только вдвоем вернулись.
— Так ты же в пехоте служил? — удивился Степан.
— Я и тогда был в пехоте. А вот пришлось верхом прокатиться. На чем я только за три года не накатался! И в седле трястись приходилось, и на автомобиле ездил, и на велосипеде, и на самокате — велосипеде с мотором, и на катере. На черте разве не ездил. Хотя… тут тоже повспоминать надо.
— Вот этот ножик мне больше по вкусу, — сказал Никита Палыч, вертя в руках восточный кинжал.
— С Кавказского фронта. Компас тоже оттуда.
— Федя, — сказал Степан, — ты будь поосторожней. Спросят, откуда часики да портсигары, ты отвечай: у офицера отнял. Ныне награды от благородных не в чести.
— А это что за особые сокровища? — Тимоха потряс два полотняных мешочка, в которых что-то побрякивало.
— Вот в этом — моя начинка. Когда доктор вынул пулю в первый раз, то сказал: храни, счастье принесет. Я и храню, пополняя запас своего будущего счастья.
— А во втором чего?
— Георгии мои.
— А чего не на груди?
— Не всем они сейчас в России по нраву, — сказал Назаров, разливая по новой. — Пару раз даже выходили неприятности. Увидит какой-нибудь болван кресты на груди и кричит: «Не стыдно тебе в царских побрякушках щеголять!» А то не просто кричит — с кулаками лезет. Поэтому я и поснимал, чтобы людям зря морды не бить.
— Совсем непорядок, — покачал головой Никита Палыч.
— Мы люди по-мужицки темные, — сказал Степан. — Мы солдатских наград не стыдимся. Выпьем-ка за георгиевского кавалера Федора Назарова…
А в пяти верстах от села Зимино тоже шла гулянка, но была она злой и невеселой. Возле старой хибары, когда-то сколоченной лесорубами, горел костер, а вокруг сидели десятка полтора парней и пять мужиков постарше. Они пили самогон из одной большой кружки, отрывали куски пережаренной на костре баранины, с тоской глядели на раскинувшийся вокруг темный бор и недобрыми словами поминали тех, кто выгнал их из родного села на край болота. Особо был зол Василий Козин, ибо обидели его поболее других: лишился он земли, скотины и немудреного сельского почета, когда перед ним все ломали шапку. После пятого стакана злобушка совсем переполнила его. Ее надо было на ком-нибудь сорвать. Поэтому Козин, в очередной раз глотнув самогона и вытерев пальцы о рукав расстеленного на земле тулупа, крикнул во всю глотку:
— Гришка, подь сюды!
Немного погодя Гришка отважился подойти к костру. Вид он имел виноватый и всеми силами старался показать, что достоин командирского гнева.
— Явился, Василий Яковлевич.
— Явился. А где винтовка?
Гришка впал в задумчивость. Он переводил взгляд с костра на небесные звездочки, с небесных звездочек на темные верхушки елей и с них — снова на костер. Только на Козина он взглянуть не решался.
— Язык за зубами застрял? Где винтовка? — повторил Козин.
— Прохожий отобрал, — наконец выдавил Гришка. — Еще сказал, его Назаров зовут.
— А ты ему так и отдал?
Гришка снова начал усиленно озирать ночной пейзаж, но занимался этим недолго, так как Козин встал, размахнулся, и показалось Гришке, что звездочки с неба посыпались ему в глаза.
— Дядя Вася, — пролепетал парнишка, вылезая из кустарника, куда отбросил его мощный козинский удар.
— Дядя Вася тебя уму учит, — сказал Козин, замахиваясь опять. — Отберет у тебя в следующий раз какой голопуз винтовку, и не по роже ты получишь, а без башки останешься. А ну, не вертись!
Новая плюха, и опять трещат кусты под Гришкиной спиной.
— Василий Якич, может, хватит с него? — раздался голос от костра.
— Бог троицу любит, — ответил главный козинский помощник — Афоня-Мельник. — У нас винтовок мало, все запомнить урок должны.
В третий раз Гришке удалось немного увернуться — удар пришелся по лбу. Но все равно парень на ногах не устоял и больно накололся задом о сухие сучья. Вставать он не торопился и тихо завыл-захныкал о своей судьбе, которая забросила его из родной деревенской избы в сырую лесную чащу, где дурную водку приходится пить как чай, а от сырого жаркого то и дело проносит. Тут еще и командир со своим пудовым кулаком. Домой, что ли, податься? А там — свяжут ручки, на подводу, и в окаянную Красную армию, будь она неладна. Только что и выть.
— Не вой, — сказал Козин. — Умному мука — вперед наука. До свадьбы заживет. Это только пуля в башке никогда не заживает.
— Дядя Вася, — продолжал ныть Гришка, — когда мы домой вернемся?
— Когда краснопузых в селе не будет. Ты, Гришка, подумай, они, как пташки по осени, улетят? Или нам о них позаботиться надо?
— Надо позаботиться, — уже почти не плача, ответил Гришка.
Между тем к Козину подошел Афоня-Мельник, невысокий мужичонка с длинной, но тощей татарской
