Год в Провансе

августе не расставаться со своими друзьями. Сначала поселяется один, а за ним тащатся все остальные. И платят парижские цены.

Гости начали рассаживаться за столики, захватив со стойки бутылки вина и тарелки с едой. Высокие каблуки женщин утопали в песке, тем не менее они издавали негромкие, благовоспитанные крики восторга — un vrai diner sauvage![134] — хотя природа здесь была ничуть не более дикой, чем в Беверли-Хиллз или в Кенсингтонском саду.

Мистраль задул, как всегда, неожиданно и в самый неподходящий момент, когда на столах еще стоял коктейль из креветок. Листья салата и куски хлеба поднялись в воздух и полетели, норовя угодить в глубокие декольте или на белоснежные шелковые брюки. Скатерти надулись, захлопали, как паруса, и скинули на землю зажженные свечи и бокалы с вином. Тщательно причесанные волосы поднялись дыбом, и светское самообладание на минуту изменило гостям. Это было уж чересчур sauvage. Все в панике бросились в дом, и скоро обед возобновился уже под крышей.

После обеда гостей еще прибавилось. Вместо музыки Вивальди из амбара послышалось электронное шипение, а вслед за ним — вопли человека, которому без наркоза делают операцию на сердце. Литл Ричард приглашал нас немного размяться и расслабиться.

Нам было любопытно посмотреть, как музыка подействует на эту элегантную публику. Я мог бы представить себе что-нибудь вроде покачивания головой в такт ненавязчивой мелодии или пары, медленно топчущейся на месте под песню Шарля Азнавура. Но это?! Отчаянный вопль потного дикаря, заблудившегося в джунглях: АУОЛОПУПАМБУМПАУЛОПУПАМБУМОПАМБУУУМ! Мы поспешили в амбар, чтобы посмотреть, что там происходит.

Разноцветные лучи стробоскопа как полоумные метались по залу и отражались от зеркальных стен, трясущихся от грохота ударных. Молодой человек с сигаретой во рту, прикрыв от восторга глаза, обеими руками вертел ручки на музыкальной установке, стараясь выжать из нее еще больше громкости и басов.

«ГУД ГОЛЛИ МИСС МОЛЛИ!» — вопил Литл Ричард, и молодой человек в пароксизме наслаждения добавил децибел. «Ю ШУЭ ЛАВ ТУ БОЛЛ!»

Амбар вибрировал, и le tout Paris вибрировал вместе с ним. Руки, ноги, бюсты и задницы тряслись, раскачивались, крутились и взлетали, глаза и зубы сверкали, кулаки молотили воздух, драгоценности били по лицу соседей, пуговицы не выдерживали напора, а безупречный фасад отправился к чертям — все расслаблялись.

Большинство танцующих не испытывали нужды в партнерах. Они танцевали с собственным отражением и даже на пике экстаза не забывали одним глазом посматривать в зеркало. В воздухе пахло разгоряченными, надушенными телами, и весь амбар бился, как единый обезумевший пульс. Мы не рискнули пересечь зал, понимая, что неизбежно получим локтем по ребрам или ожерельем по глазам.

Неужто это те самые люди, что были так утонченно сдержаны в начале вечера? Казалось, самый страшный разгул, на который они способны отважиться, — лишний бокал шампанского в конце вечера. А сейчас эти аристократы скачут, будто накачанные амфетамином подростки, и, похоже, собираются продолжать в том же духе всю ночь. Боком по стеночке мы выбрались из амбара и, оказавшись на свободе, бросились к машине. Завтра нам надо рано встать. Завтра нас ждут козлиные бега.

Неделю назад в окне табачной лавки мы впервые увидели афишу о Grande Course de Chevres[135] по улицам Боньё, старт у кафе «Цезарь». Все десять участниц и их погонщики были перечислены поименно. Победителей ожидают многочисленные призы, будет работать тотализатор, а праздничное настроение обеспечит большой оркестр, обещала афиша. Становилось ясно, что нас ожидает спортивное событие незаурядного масштаба — ответ Боньё на Челтнемский золотой кубок или Кентуккское дерби. Мы приехали пораньше, чтобы занять хорошие места.

В девять утра стояла такая жара, что хотелось снять даже часы, а на террасе кафе «Цезарь» многочисленные утренние клиенты завтракали tartines и холодным пивом. Напротив длинной лестницы, ведущей вниз, на рю Вольтер, крупная дама установила раскладной столик и зонтик с рекламой Veritable Jus de Fruit.[136] Улыбнувшись нам, она зазывно помахала бланками билетов и потрясла коробкой с мелочью. Дама была официальным букмекером, хотя имелся и еще один, организовавший подпольный тотализатор в глубине кафе.

— Взгляните на участников, прежде чем делать ставки, — посоветовала дама. — Они вон там, за стеной.

Мы и так чувствовали, что участники где-то недалеко: в воздухе явственно пахло отходами их жизнедеятельности, подсыхающими на солнце. Мы заглянули за стену, и все козы подняли морды с длинными жидкими бородками и уставились на нас своими бледными немигающими глазами. Они походили бы на компанию важных китайских мандаринов, если бы их не нарядили в сине-белые жокейские шапочки и жилеты с написанными на них номерами. Сверяясь с программкой, мы нашли Бишу, и Тизан, и всех остальных, но этого было еще недостаточно, для того чтобы угадать фаворита. Лучше всего было бы иметь своего информатора в конюшне, но на худой конец годился и простой совет специалиста, разбирающегося в скорости и выносливости коз. Мы обратились за помощью к старику, подпирающему стену рядом с нами, ни минуты не сомневаясь, что он, как и любой француз, окажется экспертом.

— Тут все дело в их crottins,[137] — авторитетно заявил он. — Та коза, которая перед гонкой наложит больше всех, наверняка и победит. Пустая коза проворнее, чем полная коза. C'est logique. [138]

Несколько минут мы молча наблюдали за участницами, и коза номер шесть, Тотош, щедро вознаградила наше терпение.

— Voila, — сказал старик. — А теперь взгляните на погонщиков и выберите самого сильного.

Большинство погонщиков разминались перед гонкой здесь же, в кафе. На них тоже были жокейские шапочки и жилеты с номерами, и мы легко нашли погонщика козы Номер шесть — мускулистого крепыша, активно заправляющегося пивом. Он и недавно опроставшаяся Тотош показались нам перспективной командой, и мы пошли делать ставки.

— Non, — покачала головой мадам букмекер и объяснила нам, что для того, чтобы выиграть, надо угадать не одного, а трех лидеров. Мы снова растерялись. Откуда нам было знать, какие кучи наложили участницы, пока мы изучали погонщиков? Без особой уверенности мы все-таки предположили, что победителем станет Шестой номер, второй придет коза единственной женщины- погонщицы, а третье место займет участница Наннет, чьи аккуратно подстриженные ножки показались нам признаком резвости. Большой оркестр, обещанный афишей, оказался грузовиком с музыкальной установкой в кузове. В настоящий момент оттуда неслась песня Сони и Шер «Ай'в гот ю, беби», и тощая, стильная парижанка, которую мы видели накануне в гостях, уже начала ритмично притоптывать длинной, затянутой в белое ногой. Небритый пузан со стаканчиком pastis в руке тотчас же среагировал и, призывно покрутив внушительным тазом, пригласил ее на танец. Парижанка кинула на него взгляд, от которого прокисли бы самые свежие сливки, и немедленно заинтересовалась содержимым своей сумочки от Вюиттона. Дети играли в «классики» между подсохшими кучками козьих катышков, а из грузовика вместо Сони и Шер теперь звучал голос Ареты Франклин. Place[139] была набита битком. Мы с трудом втиснулись между немцем с видеокамерой и небритым пузаном, чтобы посмотреть, как готовится финишная линия.

Поперек place на высоте двух с половиной метров устроители натянули веревку, а к ней через регулярные промежутки привязали десять больших воздушных шариков, пронумерованных и наполненных водой. Пузан объяснил нам правила: каждому погонщику выдадут заостренную палку, которой он сможет, во-первых, погонять свою козу, если та не захочет бежать, а во- вторых, проткнуть в конце гонки свой шарик — только после этого пара будет признана финишировавшей. Evidemment,[140] что при этом погонщика с ног до головы окатит водой, что очень забавно.

Погонщики уже вышли из кафе и, расталкивая толпу, отправились за своими козами. Наш фаворит,