Год в Провансе

добавили бы недостающие пятнадцать сотых, но, с другой стороны, и двенадцать градусов считались вполне приличной крепостью. Он подвел нас к учетчику, регистрирующему сданный груз, и долго сверял цифры на доске с собственными добытыми из кармана записями. Потом он удовлетворенно кивнул. Все было правильно.

— Ну, от жажды вы не умрете. — Фостен сделал характерный провансальский жест, означающий выпивку: четыре пальца сжаты в кулак, а оттопыренный большой указывает на рот. — Больше тысячи двухсот литров.

Похоже, год оказался удачным, и мы поделились своей радостью с Фостеном.

— Что ж, — пожал плечами он, — хорошо хоть дождя не было.

ОКТЯБРЬ

Человек внимательно вглядывался в мох и легкую поросль травы на корнях старого дуба. На одной ноге у него был высокий зеленый сапог, а на другой — кроссовка. В руках он держал длинную палку и синюю пластиковую корзину.

Вдруг человек шагнул вперед обутой в сапог ногой и, сделав резкий выпад, ткнул палкой в мох и сразу же отдернул ее. Он был похож на фехтовальщика, ожидающего быстрого и опасного ответа на свою атаку. Потом еще один шаг резиновой ногой, выпад, отступление, еще выпад. Он был так увлечен этой дуэлью, что долго не замечал, что я не менее увлеченно наблюдаю за ним с тропинки. Потом одна из собак не выдержала, подошла к нему поближе и с интересом понюхала ту ногу, что была в кроссовке.

Человек вздрогнул, подпрыгнул — merde! — и смутился, увидев меня и собак. Я извинился за то, что мы напугали его.

— А я уж подумал, на меня напали.

Интересно, кто, по мнению человека, стал бы нюхать его ногу, перед тем как напасть? Я спросил, что он ищет.

— Les champignons,[174] — ответил человек, показывая мне корзинку.

Такой ответ удивил и немного обеспокоил меня. Конечно, я знал, что Люберон — это странное место, где происходят странные вещи и живут странные люди. Но чтобы грибы нападали на взрослого человека?! Я поинтересовался, действительно ли они так опасны.

— Есть даже смертельные, — ответил человек.

Это-то я знал и без него, но все-таки не мог понять, зачем понадобились резиновый сапог и манипуляции с палкой. Рискуя показаться очередным городским дурачком, я все-таки указал на обутую в сапог ногу и спросил:

— А это для защиты?

— Mais oui.

— А против чего?

Человек похлопал своей деревянной шпагой по голенищу и сразу же стал похож на д'Артаньяна с пластиковой корзиной. Сделав еще один выпад в сторону кустика тимьяна, он подошел ко мне ближе.

— Les serpents, — объяснил он страшным шепотом. — Они как раз готовятся к зиме. Стоит змей потревожить, и они — ш-ш-ш! — нападают. Может плохо кончиться.

Он показал мне содержимое своей корзины, добытое с риском для жизни и конечностей. Мне все эти дары леса, среди которых встречались даже темно-синие и ярко-оранжевые экземпляры, показались жутко ядовитыми. Они были совсем непохожи на приличные кремово-белые шампиньоны, продающиеся в магазинах. Незнакомец поднес корзинку к самому моему носу, и я вдохнул то, что он называл «экстрактом гор». К моему удивлению, запах был хороший — богатый, земной, съедобный, — и я вгляделся в грибы попристальнее. Я уже неоднократно видел все их в лесу и из-за ядовитой окраски полагал, что они сулят мгновенную смерть. Мой новый знакомый в сапоге заверил меня, что они не только безопасны, но и очень вкусны.

— Но, — указал он, — надо уметь отличать ядовитые. Их всего два-три вида. Если не уверены, лучше отнести их в аптеку.

Раньше мне никогда не приходило голову, что, перед тем как попасть в омлет, грибы должны пройти клиническую проверку, но, поскольку жизнью французов управляет желудок, в этом нет ничего странного.

Во время следующего визита в Кавайон я обошел все тамошние аптеки. Как я и ожидал, они все временно превратились в грибные консультационные центры. В витринах, где раньше были выставлены хирургические бандажи и картинки, на которых юные красотки боролись с целлюлитом на худых загорелых бедрах, теперь висели таблицы с изображением и описанием грибов. Некоторые аптеки пошли еще дальше и завалили все прилавки грибными справочниками и энциклопедиями.

Я видел, как люди с испачканными землей сумками предъявляли их содержимое эксперту в белом халате с такой тревогой, словно сдавали анализы на редкое и опасное заболевание. Аптекарь с серьезным и строгим видом рассматривал предъявленную ему добычу и выносил приговор. Подозреваю, что это занятие нравилось ему гораздо больше, чем продажа клистиров и средств для укрепления печени. Я так увлекся наблюдением за нравами, что чуть было не забыл о цели своего визита в Кавайон. Я приехал сюда не для того, чтобы шляться по аптекам, а чтобы купить хлеб в местном хлебном храме.

Жизнь во Франции превратила нас с женой в настоящих хлебоманов, и ежедневный процесс выбора и покупки выпечных изделий доставлял нам неизменное удовольствие. Деревенская пекарня в Менербе работала когда хотела — «Мадам откроет, когда закончит свой toilette», — заявили мне как-то, — и именно поэтому мы решили попробовать булочные и в других деревнях. Первый же опыт стал для нас настоящим откровением. Много лет мы считали хлеб более-менее стандартным и довольно скучным продуктом, а теперь словно открыли его заново.

Мы попробовали и плотные буханки из Люмьера, более плоские и тяжелые, чем обычный baguette, и boules[175] с темно-коричневой корочкой из Кабрьера, большой, как расплющенный футбольный мяч. Мы узнали, какой хлеб может храниться день и больше, а какой черствеет через три часа; из какого получаются самые вкусные croutons,[176] а какой лучше намазывать rouille[177] и макать в рыбную похлебку. Мы сначала удивлялись, а потом привыкли к тому, что шампанское выставляется на витрину вместе с пирожными или крошечными пирожками, которые пекутся каждое утро, а к полудню все оказываются проданными.

У большинства пекарен имелся свой фирменный знак, отличающий их изделия от стандартной продукции из супермаркетов: небольшое изменение обычной формы батона или лишняя хрустящая завитушка, особый орнамент на корочке внизу — так пекари-художники подписывали свои произведения. Скоро мы совершенно забыли, что на свете существует нарезанный, упакованный, испеченный машиной хлеб.

В Кавайоне работают семнадцать пекарен, зарегистрированных в Pages Jaunes,[178] но нам сказали, что одно из этих заведений превосходит все остальные как качеством, так и выбором продукции. «Ше Озе», уверяли нас, это настоящий palais de pain,[179] там выпечка и поедание изделий из теста возведены в статус религии.

Когда на улице было тепло, на тротуаре перед пекарней расставляли столы и столики, и тогда местные матроны могли, сидя за чашечкой горячего шоколада с миндальным печеньем или клубничным пирожным, не торопясь решить, какой хлеб они выберут к сегодняшнему ланчу и обеду. Чтобы помочь им сделать выбор, Озе печатает подробнейшее хлебное меню: Carte de Pain. Я взял его с прилавка, заказал чашку кофе, уселся на солнышке и начал читать.

Для меня это меню стало очередным шагом в познании Франции. Оно не только познакомило меня с