Это было последним, что я услышал там, и мы с Шерри вышли на улицу.
Мы завтракали в какой-то забегаловке маленькими английскими булочками с чаем и почти все время молчали. В какой-то момент, поднося чашку к губам, я заметил, что рука у меня дрожит. И Шерри это тоже заметила.
– Ну и ночка у вас была, – сказала она.
– Дело не в ночке. А в том, какое мне предстоит утро.
– Вы боитесь того, что произойдет в ближайшие часы?
– Я всего боюсь, – сказал я.
В ответ она не засмеялась, а просто кивнула.
– Я ходила к психоаналитику, – сказала она.
– А была причина?
– Суицидальное настроение.
– С красивыми женщинами это бывает.
– Все было куда паршивей.
– Вот как.
– А вам не кажется, что порой наступает момент, когда разумнее всего совершить самоубийство?
– Возможно.
– Особенно, если это ваш последний шанс.
– Пожалуйста, объясните.
– Вам случалось жить с мертвецами? – спросила она с деловитым выражением на лице.
– Нет. Не знаю. В самом деле не знаю.
– Ну, ладно. Я жила у отца с матерью, и все время, пока я росла, они были мертвецами. Они умерли, когда мне было пять лет и пять месяцев. Погибли в автомобильной катастрофе. И я осталась со старшим братом и сестрой.
– Но они о вас заботились?
– Какое там, – сказала Шерри. – Они оба полусумасшедшие.
Она закурила сигарету. Круги у нее под глазами казались черными от усталости, зеленый цвет на кромке век переходил в пурпурный и выцветал, струясь по щекам, в бурую желтизну.
– Если живешь с мертвецами, – сказала она, – то со временем начинаешь понимать, что в определенном году есть определенный день, когда они ждут тебя и готовы принять тебя с распростертыми объятиями. И этим днем нужно воспользоваться. Потому что иначе ты можешь умереть в такой день, когда тебя никто не ждет, никто не встречает, и тогда тебе приходится просто скитаться. Поэтому-то, когда этот день настает, ощущаешь столь сильный порыв к самоубийству. И я поняла, что такой день для меня наступил. И не воспользовалась им. Вместо этого кинулась к психоаналитику.
– Ну, хорошо, – сказал я, – возможно, вам и надо было воспользоваться шансом, который вам в этот день представился. Но если вы осознали это и через это прошли, то, может быть, в следующий раз вас не потянет на самоубийство так сильно. А может быть, всему этому просто не стоит придавать чересчур большое значение.
– Вы оптимист, – сказала она и дотронулась до моей руки. – Вам все еще страшно?
– Уже не настолько, – ответил я и солгал. Страх и угроза витали над моей утешительной речью. Не бояться смерти, быть готовым к ее приходу, – иногда мне казалось, что я боюсь смерти сильнее, чем кто- либо другой. Я был не готов к ней, совершенно не готов.
– Сейчас полнолуние, – сказал я, – сколько оно еще продлится?
– Еще три дня.
– Понятно.
– Вы сказали, что боитесь. Вы имели в виду женщин?
– Порой мне кажется, что мне нечего с ними делать.
– Нечего делать?
Я чуть было не поведал ей того, о чем никогда не говорил никому другому.
– Мне бы не хотелось это обмусоливать, – сказал я.
Я не решился сказать ей, что, находясь в постели с женщиной, редко представлял себе, что созидаю жизнь, напротив, ощущал себя пиратом, совершающим разбойничий налет на жизнь, и что в тайниках моей души жил страх
– да, там была самая сердцевина моего страха, – перед судом, который должен был состояться в глубине женского лона. Я почувствовал, что у меня чуть вспотела спина.
– Как насчет того, чтобы немного выпить? – спросил я. – У вас дома найдется выпить?
– Ко мне нельзя, – сказала Шерри. – Тони будет звонить каждые четверть часа. Потом пошлет кого- нибудь, чтобы тот барабанил в дверь.
– Да и ко мне нельзя. Там покоя не дадут. Репортеры, друзья, коллеги и, так сказать, родственники.
