– Теперь у нас есть протокол вскрытия. И все в нем сказано. – И медленно побарабанил по страницам. – Для вас это выглядит не слишком благоприятно.
– Нельзя ли поточнее?
– Здесь достаточно для того, чтобы упечь вас за решетку.
– Почему же вы этого не делаете?
– Может быть, и сделаю.
– Может быть, мне пора обзавестись адвокатом. – Я произнес это без всякого выражения. Я все еще не мог разобрать, есть ли у него что-нибудь серьезное или он настроен серьезно поблефовать.
– Лучше бы нам сначала потолковать.
– Почему?
– Вы умный человек. Мне кажется, вы заслуживаете того, чтобы узнать, в какой скверной ситуации находитесь. Я хочу получить от вас признание, сегодня вечером, прямо сейчас.
Желание выпить прошло. Казалось, последние несколько часов я только тем и занимался, что готовился к поединку с ним.
– Разумеется, вам известно, – сказал Роберте, – что через шесть часов после смерти наступает rigor mortis[5].
– Да, известно.
– Ну вот, и на теле вашей жены, когда мы нашли ее на улице, не было признаков rigor mortis.
– Да и откуда им там было взяться?
– Их не было. Но так или иначе у нас есть и другой способ установить время смерти. Не знаю, насколько вам об этом известно.
Нечто в его манере заставило меня удержаться от ответа.
– Вам когда-нибудь доводилось слышать о трупной синюшности?
– Поясните, пожалуйста.
– Ну что ж, мистер Роджек. Когда наступает смерть, кровь начинает сворачиваться как раз в тех местах, которыми тело прикасается к полу или к стене. Это и есть синюшность. Через полтора часа вы можете невооруженным глазом увидеть посиневшие и почерневшие участки тела. И вот к тому моменту, когда начали производить вскрытие вашей жены, ее тело было покрыто признаками синюшности и спереди, и сзади.
Она лежала уткнувшись лицом в ковер, а затем я перевернул ее.
– На улице ваша жена лежала лицом вверх. Этим можно объяснить синюшность у нее на спине, но никак не на щеках, груди, животе, бедрах, коленях и кончиках пальцев ног. Хотите прокомментировать это?
– Пока нет.
– Одной этой улики достаточно, чтобы отправить вас на электрический стул. – Его глаза смотрели на меня мрачно и безучастно, как будто перед ним был просто камень. – Но это всего лишь первая из трех совершенно недвусмысленных улик, которыми мы располагаем.
– Я не виноват. Наверное, у вас что-то не в порядке с вашими уликами.
– Пункт второй: у вашей жены сломан шейный позвонок. Это прямое указание на удушение, особенно если, как в нашем случае показало вскрытие, оно сопровождается обильным кровоизлиянием.
– Должно найтись какое-то другое объяснение.
– А вы, Роджек, можете его представить?
– Вы убеждены в моей вине. Так какой смысл продолжать?
– Позвольте охарактеризовать вам возможные варианты: а) вы заговариваете мне зубы и уходите отсюда в не худшей ситуации, чем вошли; б) вы делаете признание; в) вы отказываетесь давать показания, и я немедленно отправляю вас в камеру. А к завтрашнему дню у нас уже все будет готово.
Весь этот день я продержался лишь благодаря надежде, что вечером смогу вернуться к Шерри. Если бы прямо сейчас Робертс предложил мне двадцать четыре часа свободы в обмен на признание, я, наверное, подписал бы его, потому что мне необходимо было увидеть ее, просто увидеть. Некая туманная осторожность начала нашептывать мне, что не следует говорить больше ни слова в отсутствие адвоката, но я не мог на этом остановиться.
– Робертс, – сказал я, – согласитесь, что, если бы я был виноват, я бы сейчас прямо отсюда позвонил лучшему адвокату по уголовным делам во всем Нью-Йорке.
– Советую вам так и поступить.
– Вы хотите, чтобы я все это с вами обсудил, и в то же время, согласитесь, мне не следует лишать себя одного из немногих преимуществ, обрисовывая вам возможную линию моей защиты.
– А что вам терять? Вы думаете, у нас тут своих мозгов нет? – Он шарахнул кулаком по столу. – Вы будете говорить, – сказал он, – потому что вы из тех идиотов, что гоняются за каждой юбкой. Вам хочется сегодня вечером вернуться в Нижний Ист-Сайд к вашей новой бабе. Так что не ссы мне в глаза, парень. Сядь, да надиктуй признание, и я предоставлю тебе ночь с нею в любом отеле в центре города, конечно, с полицейским у дверей.
И стража будет подносить ухо к замочной скважине. Вот ведь как он стремился заполучить это признание. Тут что-то было не так. Он добивался моего признания с чрезмерной настырностью. Я знал, что мне надо молчать, но я знал также, что, сколько бы сил у меня ни было, их не хватит на то, чтобы отправиться в камеру. Разговаривая с ним, я был силен; в одиночестве что-то начнет ковыряться во мне, и
