— Ответь сначала ты, потом я.
— Как-то мы с подругой поехали в Северную Каролину. Я жил с этой подругой уже два года. Откликнулись на объявление и махнули в Северную Каролину к супругам, которые хотели обменяться па ночь партнерами. По прибытии обнаружили там крепкого старикана и его юную женушку, Пэтти Ларейн.
— Тогда ее звали Пэтти Эрлин?
— Да, — сказал я, — Пэтти Эрлин. Она была замужем за одним тамошним священником. Еще он работал футбольным тренером в средней школе и хиропрактиком. В объявлении, правда, отрекомендовался гинекологом. Потом он сказал мне: «Это приманка. Ни одна американская юбка не устоит против такого обмена, если думает заполучить акушера». Это был длинный, нескладный пожилой мужик с большим аппаратом, по крайней мере так мне потом сказала подруга. К моему удивлению, они отлично спелись. С другой стороны, Пэтти Эрлин была рада познакомиться с настоящим барменом из Нью-Йорка. — Я оборвал речь. Мне стало неловко от своей разговорчивости. Я явно перестал следить за его вниманием.
— И она сделала это с тобой в первую же ночь?
Видимо, насчет его внимания беспокоиться не стоило.
— Да, — сказал я, — такой ночи, как та, у нас никогда больше не было. Мы оказались прямо созданы друг для друга. — Пусть живет с этим, подумал я, когда меня не станет.
— Она делала все?
— Более или менее.
— Более?
— Допустим.
— А в Тампе она уже не заходила так далеко?
— Нет, — солгал я.
— Ты лжешь, — сказал он.
Я не хотел, чтобы он выстрелил снова. Мне пришло в голову, что его добрый папаша Микс, наверное, частенько бил Уодли без предупреждения.
— Ты выдержишь правду? — спросил я.
— Богатым всегда лгут, — сказал он. — Но я готов жить с любой правдой, даже самой неудобоваримой, — это для меня дело чести.
— Хорошо, — сказал я, — это бывало и в Тампе.
— Когда? — спросил он. — В каких случаях?
— Когда она уговаривала меня убить тебя.
Так я не рисковал еще ни разу. Но Уодли был человеком слова. Он кивнул, соглашаясь с истинностью сказанного.
— Я догадывался, — промолвил он. — Да, конечно, — добавил он, — потому она и дала тебе такое прозвище.
Я не сказал ему, что после той ночи в Северной Каролине Пэтти Ларейн некоторое время писала мне. Похоже было, что, когда я вернулся в Нью-Йорк, та ночь не давала ей покоя. Она точно хотела стереть со своих губ всякую память о ней. «Задница» — так называла она меня в своих письмах. «Милый задница», — начинала она, или: «Привет, задница». И это прекратилось только вместе с письмами. Что произошло примерно через год после того, как я угодил в тюрьму. За решеткой я не мог допустить, чтобы меня называли такими именами, и перестал отвечать, так что на этом переписка оборвалась. Жизнь развела нас в стороны. Потом, спустя несколько лет, стоя как-то вечером в одном из баров Тампы, я почувствовал на плече чью-то руку и, обернувшись, увидел красавицу блондинку, роскошно одетую, которая сказала: «Хелло, задница». Передо мной словно предстала внушительная печать самого Случая.
— Наверное, она по-настоящему хотела убить меня, — сказал Уодли.
— Ты должен посмотреть правде в глаза.
Он заплакал. Он крепился уже очень долго, и теперь его наконец прорвало. К моему удивлению, я был тронут — вернее, только половина меня. Другая половина будто оцепенела, напрягшись: сейчас каждое движение было опасно, как никогда.
Через несколько минут он сказал:
— Я плачу в первый раз после того, как меня выгнали из Экзетера.
— Неужели? — сказал я. — А со мной это случается.
— Ты можешь себе это позволить, — сказал он. — В тебе есть мужское, на которое можно опереться. А я по большей части сам себя создал.
Я оставил это висеть в воздухе.
— Как вы с Пэтти сошлись опять? — спросил я.
— Она написала мне. Это было через пару лет после нашего развода. Я имею полное право ненавидеть ее, говорила она в письме, но она без меня скучает. Я сказал себе: у нее кончились деньги. И выбросил письмо.
— Разве Пэтти не достался хороший куш после суда?
— Ей пришлось согласиться на небольшую часть капитала. Иначе мои адвокаты промурыжили бы ее апелляциями до гроба. Она не могла ждать. Я думал, ты в курсе.
— Мы с ней финансовые вопросы не обсуждали.
— Ты просто жил за ее счет?
— Я хотел стать писателем. Меня это не угнетало.
— Ты хорошо писал?
— Мои мысли были слишком заняты ею, чтобы писать так хорошо, как я надеялся.
— Может быть, ты все-таки бармен, — сказал Уодли.
— Может быть.
— И ты не знал, как у нее с деньгами?
— Ты хочешь сказать, что она разорилась?
— У нее не было чутья, которое помогает правильно вкладывать деньги. Провинциальная закваска мешала ей прислушиваться к разумным советам. Я думаю, она начала понимать, что впереди долгие годы ограничений.
— И потому стала писать тебе.
— Я держался сколько мог. Затем ответил. Ты знал, что у нее есть другой почтовый ящик в Труро? — спросил Уодли.
— Понятия не имел.
— Завязалась переписка. Через какое-то время она выдала свой интерес. Ей хотелось купить усадьбу Парамессидеса. По-моему, этот дом напоминал ей обо всем том, что она потеряла в Тампе.
— И ты играл на ее желании?
— Я хотел истерзать все четыре камеры ее сердца. Конечно, я играл с ней. Два года я то подогревал ее надежды, то разрушал их снова.
— И все это время я думал, что ее жуткие депрессии — моя вина.
— Тщеславие — твой порок, — сказал Уодли. — Но не мой. Я постоянно твердил себе, что вернуться к ней — это все равно что вернуться к дьяволу. Но я тосковал по ней. У меня еще оставалась надежда, что ее и правда немного ко мне тянет. — Он потопал по песку ногами. — Ты удивлен?
— Она никогда не говорила о тебе ничего хорошего.
— Как и о тебе. Самой неприятной чертой характера Пэтти была привычка всех охаивать. Если тебе нужен человек, по-настоящему лишенный сострадания, ищи добропорядочного христианина.
— Может быть, потому она была так хороша в остальном.
— Конечно, — сказал Уодли. Он закашлялся от холода. — Знаешь, что я ублажал ее как надо?
— Нет, — сказал я. — Она никогда мне не говорила.
— Тем не менее. Ни одна лесбиянка со мной не сравнялась бы. Иногда я прямо героем себя чувствовал.
— Что произошло, когда она приехала в Тампу с Тесаком Грином?
— Я не огорчился, — сказал Уодли. — Подумал, что это умно с ее стороны. Если бы после стольких лет она появилась у меня на пороге одна, это было бы уж очень подозрительно. А так мы чудно провели время. Тесак может по-всякому. Мы баловались втроем.
