— Но Алоис и Анжела то и дело берут его на руки. И ничуть они не ревнуют. Они его любят. Может, это и не всегда заметно, но любят.
— Не будем ничего менять. Может, они его любят из-за того, что я никогда не беру его на руки.
— Порой мне кажется, что он тебе безразличен.
Она зашла чуть дальше, чем собиралась. Мало того, что до себя она его по-прежнему не допускает, так еще и попрекать вздумала?
— Безразличен? — переспросил он. — Что ж, я тебе отвечу. Он мне безразличен. Пока безразличен. Я хочу посмотреть, выживет он или нет.
Она не часто позволяла себе всплакнуть, но тут разрыдалась в голос. Алоис сказал страшную гадость, но возразить на это было нечего. И все равно он ей нравился, она его даже в каком-то смысле любила.
В это мгновение залаяла собака. Алоис за гроши приобрел у знакомого крестьянина крупную дворнягу. Поскольку теперь семья проживала не на постоялом дворе, а в отдельном доме, издержки можно было списать на необходимость обзавестись собственным сторожем. Однако кобель, которого Алоис окрестил Лютером, оказался серьезным разочарованием. Обожая Алоиса и беспрекословно повинуясь ему, Лютер, однако же, не обращал внимания ни на что другое. Хуже того, псом он был нервным. Этим вечером, едва Алоис прикрикнул на нега, чтобы заткнулся, Лютер напрудил на пол.
Потом Алоис испытывал определенные угрызения совести. В конце концов, собака и впрямь его обожала. Но сначала он, конечно, хорошенько отделал Лютера. Уползая от хозяина, пес вымочил брюхо в своей урине. И, разумеется, продолжил лаять — теперь уже от ужаса. Шум разбудил детей. Первым из детской вышел Алоис-младший, за ним — Анжела и, наконец, Ади. Ему еще не исполнилось двух годиков, но у него хватило сил самостоятельно вылезти из постельки с тем, чтобы угодить в самую гущу событий. Клара метнулась взять его на руки. Она ждала худшего; она и сама не знала чего: того ли, что малыш ступит босой ножкой в собачью мочу, или того, что попросит грудь, или того, что Алоис отхлещет теперь их обоих: она уже подметила, с каким отвращением посматривает ее муж на сына, когда тот чересчур жадно ухватывает губами ее сосок. Однако ничего такого не случилось. Напротив, крошка Ади с мрачным интересом уставился на скулящую собаку, потом перевел взгляд небесно-голубых глаз на окровавленную руку отца, и Клара заметила, что мальчика охватило какое-то чувство, на удивление сильное для ребенка его возраста. Правда, такой же вид бывал у него, когда она кормила его грудью. Он смотрел на нее очарованным взором любовника, наслаждающегося и телесной, и душевной близостью. В такие минуты ей чудилось, что это дитя ближе к ней и понимает ее лучше, чем любой другой человек на свете.
И все же сейчас Адольф смотрел на обмочившегося пса и разгоряченного родителя не с нежностью, а с глубочайшим пониманием.
Клара внезапно запаниковала; ей захотелось испугать малыша, заставив его заплакать, чтобы затем дать ему грудь, а для этого сначала вывести его (или вынести на руках) из комнаты. Так она и сделала. Ади рассерженно заорал, когда она взяла его на руки, и не замолкал до тех пор, пока она чуть ли не силком заткнула ему рот своей грудью. И укусил он ее при этом так, что она вскрикнула в голос, а он в ответ на мгновение оторвался от сосца и блаженно срыгнул.
Из комнаты, которую они только что покинули, доносился разъяренный голос мужа. «Этот пес не умеет сдерживаться!» — кричал он, поневоле адресуя обвинительную констатацию и самому себе. У Лютера из пасти тонкой струйкой бежала кровь, но и тыльная сторона ладони Алоиса, в свою очередь, оказалась рассечена: он сломал псу один из передних зубов и в некотором смысле получил сдачи.
Хотя мне и нравится писать об этих людях в традиционной манере психологической прозы, попеременно демонстрируя то объективность, то иронию и сарказм, то сочувствие, то гнев, то даже страсть, вынужден, однако же, напомнить читателю, пусть и не вдаваясь в подробности (поскольку у меня нет желания снабжать широкую публику информацией о том, каковы и как себя ведут в тех или иных обстоятельствах бесы), что я все же бес, а вовсе не сочинитель художественной прозы. Тем не менее психологией человеческого поведения я интересуюсь совершенно искренне. С самого начала нашего служения Маэстро обязал нас наитщательнейшим образом изучать весь род людской. Он даже позволил нам соприкасаться с теми сторонами человеческой натуры, которые, несомненно, имеют божественное происхождение. Конечно, подобное соприкосновение не лишено риска, причем пагубные для нас последствия могут проявиться не сразу, однако оно способствует осознанию тонких различий между благородством подлинным и благородством напускным. Если бы у нас существовали ордена вроде монашеских, меня можно было бы назвать иезуитом. С последователями Игнатия Лойолы меня объединяет способность понять (пусть и не прощая) все, что угодно. Мне свойственно умение сочувственно проникаться помыслами оппонента; строго говоря, я считаю своим долгом знать о чувствах, имеющих божественное происхождение, куда больше любого ангела, кроме разве что наиболее одаренных.
Должно быть, именно поэтому Маэстро рекомендует нам называть Бога Б-ном. (То есть
Более того, на собственном опыте (включая горький опыт проигранных битв) нам известно, что Наглые могут при случае оказаться ничуть не глупее и куда изобретательнее, чем мы сами. Употребление нами слова
Тем не менее мы вынуждены считаться с тем, что ангелам удалось убедить чуть ли не все человечество в том, что наш предводитель является Воплощенным Злом. Поэтому Маэстро порекомендовал нам признать это обидное прозвище почетным титулом. И когда я устно или письменно употребляю сокращение В. 3. или словосочетание «Воплощенное Зло», то поступаю так, полностью осознавая ироническую подоплеку самой концепции. Маэстро, наш величавый предводитель, научил нас насмешливости.
«Оставим благоговейный трепет богопоклонникам, — сказал Он нам. — Они в нем нуждаются. Они так и не поднимутся с колен. А нам надо работать, и это трудно. Поэтому я рекомендую вам мыслить Его Болваном. Потому что, если призадумаешься над тем, чего Он мог достичь и чего на самом деле достиг, Он таков и есть. Запомните: нам предстоит завоевать мир. А Ему — потерять. Поэтому именуйте Его Болваном. Сотворив мужчину и женщину, Он добился прямо противоположного тому, к чему стремился».
Запах собачьей мочи, кала и крови стал первым из целой серии впечатлений, основополагающих в деле
Так, например, опорожнение Адольфом кишечника приобрело доминирующее значение в жизни Клары на Линцерштрасе. До того как произошло избиение Лютера, она, разумеется, тщательно следила за тем, чтобы младенческая попка (как бы часто Ади ни пачкал пеленки) всегда оставалась чистой; как я уже отметил, этот ритуал превратился для них обоих в нечто вроде любовной ласки. Мать подтирала попку сыну так нежно, что его глазки начинали блаженно блестеть. Он словно бы открывал для себя рай. И где же находился этот рай? Прямо в заднем проходе — там же, где газики и всевозможные болезненные ощущения. Нежно, любовно, вдохновенно подтирала Клара, извлекая кусочки кала, твердого или жидкого, свой розовый бутончик (потому что именно так называла она втайне попку Ади с крошечной прелестной дырочкой — die Rosenknospe). Вид розовой с матовым отливом кожи приводил ее в такой восторг, что она не могла скрыть этого даже на глазах у пасынка с падчерицей. К тому же, в отличие от большинства молодых матерей Браунау, она не старалась обучить Анжелу тому, как подменять ее, ухаживая за младенцем. В конце концов, во всей процедуре для Клары не было ровным счетом ничего противного. Кал Ади (зачастую столь же пахучий, как у любого другого младенца, когда его мучают желудочные колики) никогда не вызывал у нее отвращения. Когда его рвало — и пахло при этом не просто рвотой, но, хуже того, той внутренней пустотой,
