Когда некий депутат оппозиции потребовал от палаты произвести инспекцию доходов Перона, состоялась церемония вскрытия опечатанной декларации Перона в присутствии министров, официальных лиц и прессы. Перон негодующе заявил, что он опровергнет обвинения в воровстве, предъявляемые оппозицией, что он владел поместьем в Сан-Винсенте, которое было основным пунктом обвинения, еще до того, как принял дела, и закладывал его для того, чтобы провести реконструкцию. Декларацию Эвы не вскрывали, но весь этот спектакль не объяснил оппозиции, каким образом имущество на сумму в три миллиона песо – со времен девальвации песо его стоимость увеличилась в десять раз – оказалось в руках человека, который должен был жить на зарплату полковника. Вскоре Перон в речи, которую он произнес перед рабочими профсоюза железнодорожников, притворно изумлялся, что владение в Сан-Винсенте оценивают так дорого, и заявил, что с удовольствием продаст его любому, кто предложит за него пятьдесят тысяч песо. Депутат от радикалов Каттанео, который настаивал на расследовании, немедленно захотел купить его за эту цену, вежливо добавив, что он охотно позволит президенту останавливаться там во время сессий. Перон выпутался из этого затруднительного положения довольно легко: полковник Каттанео, чье любопытство казалось ему слишком настойчивым, был отозван из палаты и вынужден бежать через реку в Уругвай.
Вероятно, полностью источники доходов Эвы и Перона мы никогда не узнаем, если только Мигель Миранда не опубликует в Уругвае свои воспоминания. Но самого поверхностного знакомства с финансовыми делами страны достаточно, чтобы предположить, откуда брались эти богатства. Взятки и мошенничество среди аргентинских государственных деятелей, к сожалению, не новинка. Иполито Иригойен – один из немногих, кто поднялся на вершину власти и остался бедным человеком. Но ни в какие другие времена аргентинской истории махинации не достигали такого размаха, как в последнее десятилетие; политика Перона, нацеленная на индустриализацию исконно сельскохозяйственной страны, подорвала благосостояние нации, которая потенциально была одной из самых богатых в мире, превратила в недостижимую мечту реальность десятилетней давности, когда хлеб с маслом давали нищему, он бросал его собакам, а собаки обнюхивали его и оставляли, потому что досыта наедались мясом. Теперь молоко покупали на чашки, а в некоторые дни его вообще невозможно было купить; хозяйки платили мяснику заранее, чтобы достать хороший кусок мяса в городе, где прежде вырезку покупали по пятнадцать центов за фунт, а пастеризованное молоко стоило четыре с половиной цента за кварту.
Перон, будучи еще кандидатом в президенты, создал Центральный банк и наделил его полномочиями, которые практически подчинили ему все другие банки: требовалось получить разрешение Центрального банка для того, чтобы обменять любое количество иностранной валюты. Во главе этого учреждения он поставил Мигеля Миранду, тучного, сварливого бизнесмена, владельца дюжины или около того заводиков. В том же 1946 году Миранда открыл колоссальное государственное торговое агентство, известное как ИАПИ – Instituto Argentino de Promocion del Intercambio, которое контролировало всю зарубежную торговлю. Благодаря ИАПИ и Центральному банку Пероны (Эва тоже не осталась в стороне) и Миранда держали за горло весь бизнес в стране. Под тем предлогом, что правительственному агентству гораздо сподручнее вести торговые дела с иностранцами и устанавливать более выгодные цены на аргентинское мясо и пшеницу, ИАПИ скупало всю продукцию фермеров. И в самом деле агенты ИАПИ назначали высокую цену, хотя в некоторых случаях, как это было с льняным маслом и дубильным экстрактом, экспортировавшимися в Соединенные Штаты, они зашли так далеко, что потеряли рынок, но фермеры с этого ничего не имели; цена пшеницы, которая покупалась у аргентинских фермеров по цене в 1,35 доллара за бушель, при экспорте в Европу доходила до 5,75 доллара за бушель, но аргентинские фермеры так же проигрывали в этой сделке, как и голодные европейцы. Перон провозгласил, что стараниями ИАПИ цены на продукты в Аргентине снижаются, страна невероятно развивается, а на вырученные деньги будет закуплена импортная техника.
Цены на продукты действительно оставались относительно низкими, в особенности если судить по мировым стандартам; молоко, которое стоило четыре с половиной цента за литр десять лет назад, и в 1951 -м можно было купить за пять центов; но в 1941 году четыре с половиной цента равнялись двадцати сентаво, а в 1951 году уже восьмидесяти сентаво. Стоимость жизни выросла на сто пятьдесят пять процентов с 1946-го по 1950 год и продолжала расти на три процента в месяц в 1951-м. Американским туристам, посещающим Буэнос-Айрес, еда казалась невероятно дешевой и изобильной, но их доллар соответствовал теперь двадцати песо и скакнул за двадцать шесть в 1951 году, тогда как раньше равнялся всего четырем, и отель, в котором они останавливались, хорошо снабжался. Но аргентинская домохозяйка, поскольку зарплата мужа росла не так быстро, как цены, стояла в очереди, чтобы купить полфунта – больше она не могла себе позволить – кофе, ей приходилось покупать сахар и рис чашками, а на молоко и масло денег довольно часто вообще не хватало – это притом, что вокруг Буэнос-Айреса раскинулись акры плодороднейшей земли! В начале 1952 года Перон провозгласил один день в неделю «днем без мяса»[20], убедительно объясняя это якобы заботой о том, чтобы люди соблюдали более сбалансированную диету – средний аргентинец потребляет примерно вдвое больше мяса, чем большинство американцев, и ест мяса больше всех на земле. Только жестокий дефицит мог подвигнуть Перона к этой мере экономии, которая была весьма непопулярна среди привыкших к мячу criollo, которые в любом случае не могли разнообразить свой стол рыбой, цыплятами и яйцами, поскольку те были дороги.
Перонистская пресса позже хвастала, что Перон осуществил строительство и реконструкцию 76 230 объектов и вроде бы около 70 000 из них располагались в провинции. Оппозиция, напротив, обвиняла его в пренебрежении интересами отдаленных районов, которые так сильно нуждались в развитии. В Буэнос- Айресе и пригородах свидетельства этих работ были налицо: новые проспекты, парки, общественные здания, дороги, мосты, хотя многие из них были начаты или запланированы еще до Перона; а все широко разрекламированные стройки Фонда Эвы Перон просто поражали. Но стоило сесть на поезд и проехать несколько часов, как становилось ясно, что мелкие фермеры живут не с большими удобствами, чем двадцать лет назад, и что пуэбло также мало изменились. Те немногие хозяйства, где использовались современные технологии и техника, принадлежали либо земельным олигархам, либо большим сельскохозяйственным компаниям с иностранным капиталом: они обращались со своим скотом хорошо, даже если эксплуатировали людей. Перонистская политика состояла в том, чтобы прижимать, облагать налогами и время от времени экспроприировать большие владения и, как обещал Перон, «отдавать землю тем, кто на ней работал». К сожалению, он не умел заинтересовать тех, кто работал, чтобы они работали хорошо. Рост цен на зерно и мясо не покрывал все увеличивающиеся налоги и стоимость жизни; фермер-арендатор не мог ни поднять производительность труда, ни купить необходимую технику; даже его сыновья и дочери, на которых он, еще будучи издольщиком, так рассчитывал, отправлялись в город в поисках более роскошной и веселой жизни. Разводить скот оказалось более выгодно, чем сажать зерно, а откармливать бычков – более выгодно, чем доить коров. Многие фермеры, и среди них большое число эмигрантов, которые прибыли из Италии и Испании и осели на земле, и сами начали перебираться в город. Два года засухи и перенаселение городов только усугубили проблему. Перон хвастал, что в 1949 году поголовье скота увеличилось более чем на два миллиона голов по сравнению с 1946-м, но оппозиция утверждала, что оно уменьшилось на десять миллионов голов и объявление «дня без мяса» свидетельствует в их пользу.
Правда, в первые годы своего существования ИАПИ импортировало огромное количество машин, но кто получал от этого большую выгоду – фермеры или чиновники, которые сделали разрешения на импорт предметом спекуляций, – вопрос спорный. В 1947–1948 годах доки Буэнос-Айреса были забиты импортной техникой, которая лежала там месяцами, ржавела и гнила либо потому, что не подходила для условий Аргентины, или же потому, что стоила дороже, чем могли себе позволить потенциальные покупатели. Деятельность ИАПИ вызывала бесконечные скандалы. В 1947 году ИАПИ купило пять тысяч тракторов «Эмпайр», причем, говорят, в процессе этой сделки двадцать миллионов песо растворились в воздухе; тракторы не подходили для Аргентины и продать удалось только несколько штук. Больше тысячи джипов, за которые ИАПИ заплатило как за новые, пришлось ремонтировать; двадцать из них передали для использования «Демокрасиа», газете Эвы, а остальные продали на запчасти. Три тысячи железнодорожных локомотивов, приобретенных за границей, как потом выяснилось, не были оснащены нужными приборами, и их оставили за морем. Строились даже планы перевезти из Италии в Аргентину целую алюминиевую фабрику, на что требовалось около одиннадцати миллионов песо, пока не выяснилось, что такой фабрики вообще нет, – в этом скандале был замешал координатор Перона по пятилетнему плану и начальник
