— Да, есть такое предположение… точнее сказать, информация, которую я вчера получил от одного из наших агентов в Берлине. Но она ни о чем не говорит, странное совпадение — еще не доказательство.
— Но странные совпадения всегда заслуживают тщательного расследования, — настаивал Номура.
— Во всяком случае, несколько недель назад я кое-что предпринял, — продолжал Одзаки, — хотя немцы, кажется, над этим никогда не задумывались. Принято считать, что они очень основательные люди, но я бы этого не сказал. Нетерпение охватило его слушателей.
— А что вы предприняли?
— Я дал указание своим людям в Германии проверить биографию доктора Зорге и тщательно изучить его прошлое. Прежде всего выяснилось, что его мать — русская…
Присутствующие переглянулись. Шифровальщик удивленно пожал плечами.
— Прошу вас, господа… — успокаивающе произнес Одзаки. — Эта деталь пока ни о чем не говорит. У многих матери — иностранки, есть даже русские матери у японских офицеров. Мать господина доктора Зорге для нас не представляет большого интереса. Зато дед… дед доктора Зорге с немецкой стороны намного интересней!
Одзаки сделал паузу, чтобы еще больше захватить своих слушателей.
— Фридрих Альберт Зорге, дед нашего доктора Рихарда Зорге, в молодости был секретарем человека, которого весь красный мир почитает как своего пророка. Его дед был секретарем и ближайшим сотрудником Карла Маркса!
Капитан 1-го ранга Номура проводил гостей до ворот. Возвратившись в павильон, он нашел свою дочь в глубоком раздумье. Она не слышала его шагов и подняла голову лишь тогда, когда он обратился к ней.
— Ты слишком горячо заступалась за Равенсбурга перед ними, — упрекнул ее Номура, — даже поручилась за него. Это неумно, дитя мое. Японка не должна ручаться за иностранца.
Он опустился около жаровни. Кийоми видела, что отец очень озабочен.
— Но, данна-сан,[7] ты же знаешь, что я в самом деле могу поручиться за него.
Номура нахмурился.
— Я это знаю, — сказал он, — и сам доверяю ему. Но это — наше личное дело. Когда речь идет о безопасности нации, личные чувства должны умолкнуть. И твои чувства, Кийоми, тоже.
— К моим чувствам это не имеет отношения, — возразила Кийоми. — Самый недоверчивый человек не сможет сказать что-нибудь плохое о Равенсбурге. Даже полковник Одзаки.
— Возможно, — согласился Номура, — и все же высказывайся осторожней. Помни японский принцип: нельзя полностью доверять ни одному иностранцу, даже самому лучшему из них. Ты выросла в Европе, Кийоми, воспитывалась в других условиях. Не забывай, что наше государство требует от каждого гражданина, когда дело касается Японии, отречься от своих личных воззрений… а сейчас дело касается именно Японии.
— Я это знаю и делаю все, что в моих силах…
Барон Номура был в замешательстве. Его дочь не признавала духа нетерпимости, который вот уже несколько лет господствовал в Стране восходящего солнца.
— Мы оба, — решил он продолжить разговор, — обязаны строго следить за тем, чтобы не высказывать своего предпочтения кому-либо из иностранцев… Я хочу сказать, что ты должна лучше скрывать свои чувства к Равенсбургу.
Кийоми смущенно взглянула на отца. До этого он ни разу не говорил о ее отношении к Равенсбургу, хотя знал, что они собираются пожениться.
— Почему ты считаешь, данна-сан, что мы оба должны скрывать свои симпатии?
Отец печально покачал головой.
— Я не предполагал, что ты настолько наивна. Разве ты не чувствуешь, как здесь все изменилось за последние годы? Мы все больше и больше впадаем в национальный фанатизм. Нас хотели бы вернуть в прошлый век, к тем временам, когда Япония недоверчиво и гордо отгородилась от всего остального мира. Тогда под страхом смертной казни было запрещено покидать страну и ни один иностранец не имел права ступать на нашу землю. Ты же знаешь, что в течение двухсот пятидесяти лет ни одна чужая книга, ни один иностранный предмет не проникали в Японию. Не прошло и восьмидесяти лет с тех пор, когда мы, японцы, жили в условиях средневековья. Еще мой дед путешествовал по стране на носилках, делая всего каких- нибудь двадцать километров в день. И это в то время, когда в Европе и Америке уже давно ходили поезда!
Она, конечно, знала об этих столетиях полной изоляции.
— Что ж, теперь мы снова откажемся от железных дорог и снова сядем в носилки? — засмеялась Кийоми. Но отец не поддержал ее шутку.
— У тебя неверное представление о нашей политике, дитя мое, — возразил он. — Правительство считает, что теперь мы больше не нуждаемся в помощи иностранцев. Мы взяли от них все, что нам было нужно, и теперь можем обойтись без них. Достижения западной техники нам полезны, мы многому научились, а вот идеи Запада сбивают с толку наш народ. Поэтому от них нужно избавиться и держаться подальше. Они противоречат бусидо.[8] А дух бусидо хотят возродить, им должен проникнуться до мозга костей каждый японец.
Кийоми решительно покачала головой.
— Но разве это не шаг назад? Не слишком ли ограниченны эти идеи для большой нации?
— В том курсе, по которому сейчас собирается идти правительство, есть известная доля величия, — пытался объяснить дочери Номура. — Когда девяносто лет назад пушки американских кораблей обстреляли наш беззащитный город Кагосиму, мы уступили силе и открыли страну для иноземцев. Уже тогда высокочтимый дух императора Мэйдзи понял, что спасение Японии — в ее быстрейшей модернизации. Если бы мы этого не сделали, Кийоми, то сегодня мы были бы колонией белых, как Индия или Индокитай. Со дня Кагосимы мы видели перед собой лишь одну цель — стать такими сильными, чтобы разговаривать с врагами на том языке, на каком они разговаривали с нами, — на языке пушек! Конечно, мы не кричали об этом на весь мир. Ни один японский государственный деятель не забыл обстрела Кагосимы. Ответ на это варварство пока еще за нами. Но мы ответим… И ты, и я — мы оба доживем до этого дня!
Номура говорил сухо. Но Кийоми чувствовала волнение отца и не перебивала его.
— Наш народ проделал работу, равной которой мир не знает. Без переходного периода мы скакнули из средневековья в двадцатый век. Этот прыжок удался! Теперь наша страна так же сильна и современна, как государства белых. Наше обучение закончено, нам больше нечему учиться у иностранцев. Время страха миновало… пусть спадет маска!
Необычная откровенность отца испугала Кийоми. Она слушала его с растущим страхом.
— Япония будет воевать, — продолжал Номура, словно говоря сам с собой, — этого не избежать. Наше население с каждым годом увеличивается на миллион человек. Им нужно где-то жить. Для этого необходимо захватить землю.
Кийоми подняла взор на отца.
— Значит, мы будем воевать вместе с немцами? Номура, погруженный в собственные размышления, не заметил, что мысли его дочери вращаются только вокруг ее возлюбленного. Она даже мирилась с войной, если только Равенсбург будет на той же стороне, что и она.
— Судя по тому, как сложились сейчас группировки держав, — пояснил он, — видимо, некоторые враги Германии будут и нашими врагами.
— Естественно, мы же союзники! Барон покачал головой.
— У нас нет военного союза с Германией, мы только заверили друг друга во взаимных симпатиях. Мы не дали связать себе руки. Где мы будем воевать — это зависит только от того, что будет выгодней для нас.
— Но ведь нам выгодней быть на стороне Германии, — настаивала Кийоми.
— Да, возможно, это так, — кивнул он. — Нам нужно много пространства для нашего растущего
