Неизвестный Ленин

которые занимали Ленина в сентябре 1917 года.

И все-таки, хотя он и говорил, что «вопрос идет не о 'дне' восстания, не о 'моменте' его в узком смысле», в предложенном им «для иллюстрации» плане выступления было слишком много конкретных, сиюминутных реалий: «окружить Александринку, занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство…» Именно это члены ЦК и восприняли как призыв к немедленному выступлению.

В 1918 году Зиновьев так изложил суть ленинского письма: «'Довольно тянуть канитель, нужно окружить войсками Александринку, разогнать всю шваль и взять власть в свои руки'. ЦК не соглашается с В.И.». О том же говорил Сталин в 1920 году: «Ильич, который в то время находился вне Петрограда в подполье… писал, что эту сволочь (Демократическое совещание) надо теперь же разогнать и арестовать… Несмотря на все требования Ильича, мы не послушались его». Изложение смысла письма Бухариным в 1921 году приводилось выше — и оно совпадает. А в политике имеет значение не только то, что думал автор данного документа. Но и то — как его восприняли и поняли те, кому он был адресован.¹⁷

Так может быть с этой точки зрения члены ЦК были правы? Троцкий писал, что позднее, во время III конгресса Коминтерна (22 июня — 12 июля 1921 года), — «Ленин, чтобы смягчить свои удары по некоторым 'ультралевым', ссылался на то, что и ему приходилось делать 'ультралевые' ошибки, особенно в эмиграции, в том числе и в последней 'эмиграции', в Финляндии в 1917 году, когда он отстаивал менее выгодный план восстания, чем тот, который был осуществлен на деле. Ссылку на эту свою ошибку, если память нам не изменяет, Ленин сделал и в письменном заявлении в комиссии конгресса… Интересующее нас заявление Ленина, по-видимому, не было опубликовано»¹⁸.

Ошибся Лев Давыдович, письмо опубликовано в малоизвестной брошюре Карла Крейбиха «Воспоминания о Ленине», вышедшей в Ленинграде в 1924 году. Хранилась она прежде в «спецхране», теперь — в Государственной общественно-политической библиотеке. И ее ученый секретарь Майя Давыдовна Дворкина любезно предоставила возможность ознакомиться с интересующим нас текстом.

«На одном заседании комиссии по тактике, — пишет Крейбих, — Ленин с особой резкостью выступил против левых… На следующий день на имя тов. Зиновьева пришло извинительное письмо Ленина с просьбой огласить его в комиссии. Я снял копию с этого письма, которое представляет собой ценный документ, характеризующий личность Ленина. В этом письме Ленин, между прочим, пишет (я перевожу с французского):

'Когда я был в эмиграции, мне не раз приходилось занимать крайнюю 'левую' позицию. В августе 1917 года, находясь опять в эмиграции, я представил Ц.К. нашей партии чересчур 'левый' план, который, к счастью, был отвергнут. Совершенно естественно, что эмигранты часто идут 'слишком далеко налево'»¹⁹.

Любопытно в этой связи наблюдение старого подпольщика Соломона Лозовского: «Он [Ленин] всегда заострял углы своих предложений для того, чтобы установить определенную грань между своей точкой зрения и точкой зрения противника… Средняя линия должна получиться в результате борьбы. Была ли эта тактика результатом его темперамента или расчета? Несомненно, — это был результат политического и стратегического расчета. Он неоднократно говаривал: 'Чем дальше мы загнем влево, тем ближе к нам пройдет равнодействующая. Это было суждение большого политика, который предоставлял другим искать средних путей»²⁰.

Упоминание Лениным в письме Крейбиху «августа 1917 года» объясняется, видимо, тем, что первая публикация обоих писем о восстании, незадолго до этого состоявшаяся в журнале «Пролетарская революция» (1921. № 2) была дана без дат, под общим редакционным заголовком «Письма Ленина начала сентября 1917 года». При этом, естественно, предполагался новый стиль. При переводе на старый стиль и возник, судя по всему, «август».

Впрочем, важнее другое. Если еще раз перечитать письмо, опубликованное Крейбихом, то не трудно заметить, что Ленин пишет об ошибочности конкретного «плана» выступления, а не принципиальной постановки вопроса. Между тем, тогдашние оппоненты Владимира Ильича в ЦК не принимали главного: мысли о том, что мирный, «парламентский» период развития революции завершился, и всем ходом событий в повестку дня теперь поставлен «штык».

Получив информацию о заседании ЦК 15 сентября, Ленин и новь и вновь анализирует обстановку в стране и реакцию членов ЦК на его письма. Диагноз: «У большевиков получилось неправильное отношение к парламентаризму в моменты революционных (не — 'конституционных') кризисов… История сделала, с корниловщиной, очень крутой поворот. Партия отстала от невероятно быстрого темпа истории на этом повороте»²¹.

Но действительно ли в России вызревает кризис «не конституционный»? И дело на сей раз не ограничится очередной правительственной комбинацией? Да, сентябрь — и прежде всего крестьянское восстание — это доказал. «Народ измучен колебаниями и оттяжками, — записывает Ленин. — Недовольство явно нарастает. Надвигается новая революция».

Существует ли опасность стихийного анархического взрыва в низах? Да, существует. Дальнейшие оттяжки, предупреждал Владимир Ильич, могут «взорвать и взорвут терпение…» А никто не отрицает того, что раньше — в том же июле или августе — не было такой «кипучей ненависти», даже «озверения», такой готовности «драться» среди рабочих и особенно солдат.

Ну а наблюдается ли сдвиг влево у той колеблющейся массы «друзей революции», которая до сих пор шла за соглашателями? Да, так считают сами эсеры и меньшевики. У них «нарастает прямой раскол, — пишет Ленин, — вследствие измены 'вождей' интересам большинства населения».

Значит большевики могут рассчитывать на то, что сплоченный ими «авангард революции» увлечет за собой массы и обеспечит поддержку большинства народа. Свидетельство тому — сентябрьские победы партии в обоих столичных и многих провинциальных Советах²².

Но именно эти победы, если и не вскружили головы, то во всяком случае — породили вновь у части большевистских лидеров определенные «конституционные» иллюзии или, как выразился Владимир Ильич, атмосферу «некоего увлечения 'совещанием'…» Мол, если за нами большинство, то к чему спешить? У нас крепкие позиции на Демократическом совещании. Скоро соберется Съезд Советов. Не за горами и Учредительное собрание. Вот тогда, мол, и будем решать вопрос о власти. Подобного рода иллюзии и привели к тому, замечает Ленин, что «партия дала себя завлечь, на время, в ловушку презренной говорильни».

В письмах Ленина они не уловили важную мысль: в моменты революционных кризисов реальное соотношение сил есть величина не постоянная, а весьма переменчивая, зависящая от множества как внутренних, так и внешних факторов.

О внутренних — о нарастании симптомов социального взрыва — говорилось выше. Можно ли рассчитывать на то, что эти факторы останутся неизменными еще достаточно долгий срок? Конечно нет, ибо «мы очень мало знаем, к сожалению, — пишет Владимир Ильич, — о широте и быстроте этого нарастания». Опыт начала революции в 1905-м и 1917 году был достаточно красноречив. Кстати, именно поэтому Ленин и написал, что время восстания может определить «лишь общий голос тех, кто соприкасается с рабочими и солдатами, с массами»²³.

Ну, а «внешние» факторы? Прежняя упертость в «войну до победного конца» даже в среде буржуазных политиков уступала место пониманию необходимости пристойного выхода из войны. Во второй половине сентября состоялись два совещания кадетских лидеров, на которых с докладом выступил известный международник Борис Эммануилович Нольде. Присутствовали члены правительства Коновалов, Третьяков, Терещенко, товарищ министра иностранных дел Нератов и другие.

Нольде прямо указывал, что продолжать войну невозможно и «нам нужно напрячь все силы для того, чтобы побудить союзников к мирным переговорам». Его поддержали Набоков, Добропольский, Винавер, Аджемов и другие. Коновалов заметил: «…То правительство, которому удалось бы дать России мир, приобрело бы огромную популярность и сделалось бы чрезвычайно сильным». Позднее сам Нольде сказал очень точно: на этом совещании была «ясно и просто формулирована дилемма, к которой Россию прижали