— И нас тоже, — пробормотал Кефа.
— К тому же последние шесть месяцев я болел. Но все это время продолжал работать, несмотря на совершенно неимоверные трудности. На мою жизнь даже покушались. За два года я преодолел почти три тысячи миль, пешком и на дырявых лоханях, которые непригодны даже в гавани плавать, не то что в море; и все это время меня непрестанно лихорадило. — Он кивнул на своего спутника: — Спросите Варнаву.
Варнава явно не привык, чтобы у него что-нибудь спрашивали. Но не успел он открыть рот, как Савл с жаром продолжил:
— А если я где-нибудь останавливаюсь, то не рассчитываю на гостеприимство друзей, как некоторые из присутствующих, а
— Только раз или два я… — начал Кефа.
— Я думаю, мы все должны помнить, — сказал Варнава, — что служим одному делу…
— Да боже ты мой! — резко оборвал его Савл.
Иоанн Бар-Забдай, сидевший в конце стола, тихо произнес:
— Савл требовал объяснений. Пока что никто их ему не дал.
Наступила пауза. Иаков наклонил голову в знак того, что упрек принят.
— Мне жаль, что твоя работа была прервана, — сказал он Савлу. — Я не давал никаких санкций вмешиваться в жизнь твоей общины в Антиохии. Если в этом есть моя вина, прими мои извинения.
Савл немного успокоился. Кефа гадал, правду ли говорит Иаков. Не то чтобы Иаков был склонен ко лжи, но он был правоведом, и его определение правды могло несколько отличаться от общепринятого.
— Согласен ли ты с тем, — спросил Иаков, — что у нас не было намерения вмешиваться?
— Если ты говоришь, что это так, я должен согласиться.
— Мы так говорим. Но тем не менее вопрос, из-за которого возникла проблема, необходимо обсудить. Почему ты не настаиваешь на том, чтобы твои новообращенные греки делали обрезание?
— Почему? — Савл резко дернул головой, словно на него вылили ушат холодной воды. — Вы что, не знаете, как греки относятся к обрезанию?
— Как греки относятся к нему, Савл? — тихо спросил Иаков.
— Как к варварскому увечью.
— И ты так же к этому относишься? — улыбнулся Иаков.
Савл покраснел.
— Я горжусь тем, что я иудей.
— Рад это слышать.
— Но если, — сказал Савл, тыча пальцем в Иакова, — я попрошу грека совершить что-то, что он считает…
— Неважно, что он считает, — резко перебил его Иаков.
— Нет, важно! — Савл ударил кулаком по столу. — Это помешает ему вступить в наши ряды. Он упустит возможность…
— Путь не может быть легким, — сказал Кефа.
— Но из-за такого пустяка, такого глупого и неважного…
— Так вот как ты к этому относишься, — сказал Иаков.
Снова повисла пауза.
— Да, — сказал Савл. — Именно так.
— Я полагаю, мы должны помнить… — начал Варнава.
— Помнить? — Савл вскочил на ноги. — Мы только и делаем, что помним. А нам нужно забыть. Мы таскаем за собой прошлое, как цепь с ядром.
— Прошлое? — с грустью спросил Иоанн.
— Прошлое. Закон.
— А, — сказал Иаков, — вот мы и пришли к этому. Закон. — Его глаза опасно блеснули. Он казался спокойным, но его бледное лицо порозовело от возбуждения.
— Да, Закон, — сказал Савл. — Обрезание крайней плоти. Порядок убоя животных в пищу. Омовение рук. Точное указание расстояния, которое можно пройти в субботний день. И другая чепуха, к которой Иешуа относился с таким презрением, а ты относишься с таким почтением.
Кефа затаил дыхание.
— Мой брат всегда соблюдал Закон, — холодно сказал Иаков.
— Он не соблюдал его, он отвергал его, и он не был твоим братом! — закричал Савл.
Все умолкли от неожиданности.
— Как ты смеешь распускать эту гнусную клевету! — в ярости прошипел Иаков, схватившись за край стола.
Савл закрыл лицо руками, словно собирался зарыдать.
— Ты глупец, — прошептал он сквозь сомкнутые ладони.
Было неясно, к кому он обращается.
Выждав немного, Варнава взял Савла за локоть и усадил его. Савл открыл лицо.
— Извините, — сказал он.
Иаков холодно кивнул.
Наступила неловкая пауза. Иоанн подошел к двери и попросил принести еще вина. Принесли вино и кувшин с водой для Иакова.
Напряжение немного спало. Савл, взявший себя в руки, вернулся к предмету спора:
— Я не требую, чтобы новообращенные совершали обрезание по двум причинам. Во-первых, некоторые сочтут это настолько оскорбительным, что никогда не придут к нам снова. Во-вторых, если они даже и сделают обрезание, то вряд ли поймут, в чем его смысл.
«Нам необходим этот человек, — подумал Кефа. — Неужели Иаков этого не понимает?»
— Царствие, — сказал Савл, — недостижимо одним лишь соблюдением Закона. Вы не можете не согласиться с этим.
Трое согласно кивнули. Иаков нахмурился.
— Поскольку, — продолжал Савл, — в Законе нет спасения, мы не можем делать вид, что оно в нем есть. Человеку легче что-либо
— Внешнее действие выражает духовное состояние, — раздраженно сказал Иаков. — Ничего дурного в этом нет.
— Нет, есть, — возразил Савл. — Закон — это ловушка. Он заставляет людей ошибочно думать, что в нем их спасение, а это не так. Закон — это лабиринт, из которого человек никогда не сможет найти выход. — Он смерил Иакова холодным взглядом. — Люди тратят всю свою жизнь на борьбу с ним, а в конце не остается ничего, кроме горстки пепла.
— Закон был дан Богом нашим отцам, — взъярился Иаков, — Закон, который служил руководством и духовной пищей для нашего народа…
— Иногда мне кажется, что Закон был дан вовсе не Богом, а каким-то злым духом, который хотел посмеяться над нами, — сказал Савл.
Кефа смотрел на него в изумлении. Иаков лишился дара речи.
— Если спасение в любви, Закон бесполезен, — сказал Савл. — А если он бесполезен, то, значит, опасен. Очень опасен. Он несет не жизнь, а смерть.
Кефа подался вперед, чтобы заглянуть в глаза Савла, словно в них таился секрет.
— Я думаю, — улыбнулся ему Савл, — именно это и хотел показать нам Иешуа.
— Послушай… — начал Кефа неожиданно осипшим голосом.
— Это богохульство, — перебил его Иаков, — или почти богохульство! — Он смотрел на Савла так, будто собирался накинуться на него с кулаками. — Ты это проповедуешь?
— Естественно, нет, — ответил Савл.
— Почему?
— Я многого не проповедую. Такие вещи не для каждого, да мне и самому не все до конца ясно.
— Мне достаточно ясно, — сказал Иаков.
