рядом, полупогрузившись в воду, лежала тонкая пика, вырезанная из цельной кости.
– Это ночной карлик? – спросил Таши.
– Нет, конечно. У ночных карликов глаза в пол-лица, и волосом они зарастают подобно зверям. А этот гладкий. Это человек. Но чужой, это сразу видно. С такими – война насмерть.
Таши глянул на собственную руку, которую густо покрывали тёмные волоски, и недовольно дёрнул губами. Уника потянула из воды костяную пику, осторожно понюхала остриё.
– Вроде не отравлено.
Старик тоже наклонился, принюхался, раздувая ноздри.
– Тем хуже. Значит, силу чувствуют, не боятся нас. Не нравится мне это. Смотрите – кость-то птичья. Что же это за птица такая? Не хотел бы я с ней в чистом поле встретиться. Человек для неё, что червяк для вороны.
Уника испуганно съёжилась, поглядывая на противоположный берег, откуда приплыл лазутчик. Всходившее солнце как-то вдруг нырнуло в растянутые у горизонта облака. Потянуло холодным ветром, река неприветливо зарябила.
Что же случилось? Ведь здесь самые родные, знакомые места… сколько себя помнит, она бегала здесь, ничего не опасаясь, а теперь древяницы не узнают её, и враг затаился в камышах, где так богато ловилась рыба.
Таши тем временем вытащил на берег убитого, подивился, как удачно попала стрела – под левую лопатку. Ведь стрела не боевая, на утку изготовлена, и, ударь она в любое другое место, соглядатай остался бы жив, и неведомо, удалось бы взять его в густых зарослях. Хотя возможно, выстрел его тут ни при чём, а всё дело в чародействе. Говорят, старик, – Таши не осмелился назвать своего спутника по имени, чтобы тот не подслушал мысль, – умеет стрелы взглядом метать. Потому и ходит с ним вдвоём в самые дальние походы, не боится, что Таши сбежит, пока рядом нет взрослых воинов. Другие мужчины на такое не осмеливаются: караулят его, смотрят подозрительно, боятся. Неумные они: головы дубовые, рыбьи глаза – не видят, что никуда Таши не побежит, нет ему отсюда дороги. А коли судьба велит стать не человеком, а мангасом, то здесь он и умрёт; всё равно иначе жить не стоит.
– Идём, – сказал старик, прервав мысли молодых спутников. – Надо родичей предупредить, пусть караулы высылают. А дротик с собой захватите, вождю показать.
Повесив на плечо лук и взяв в свободную руку птичье копьецо, Таши пошёл к обрыву, пологому в этом месте и отстоящему далеко от воды. Старик и Уника двинулись следом.
Земля в этих краях была вполне и давно обжита и принадлежала одному роду. Наверху по выгоревшей от нещадной жары траве бродили овцы, пара лохматых собак, высунув языки, лежала возле тернового куста. Очевидно, они притомились, сбивая в кучу стадо, потому что солнце было ещё низко. Настоящая жара придёт не скоро, да и не бывает настоящей жары в августе. Обычно при стаде находились двое-трое мальчишек, но сейчас их не было видно, кабы не на отмель умотали – раков ловить.
Ещё дальше лежали поля: делянки, поднятые мотыгой из камня или оленьего рога. Урожай в этом году ожидался невеликий, ячмень плохо выколосился, примученный засухой. Но всё равно хлеб – большая подмога, весна каждое зёрнышко подберёт. А те роды – людские и чужинские, – что пахоты не знают, по весне мрут как мухи. От хлеба свои люди и силу имеют: род держит землю на много дней пути в любую сторону. На юге – до самого края земли, до горького лимана, на севере – покуда преграду не положит лес, где человек по доброй воле жить не станет. А на закате и востоке угодья ограничивают две реки: Великая и Белоструйная. За реками тоже люди живут, но род у них другой. С одними людьми дружба, с другими вражда, но вражда обычная, от человеческих причин. Вот чужие – иное дело. Бывает, они из леса приходят, а то накатываются из-за Великой реки. Настоящих людей там немного, вот и балуются чужинцы. Особенно согнутые – это давний враг. А теперь ещё какие-то нашлись – мелкие. Хорошо, что вовремя их углядели, у старого Ромара глаз как у кречета, даром что вздыхает, жалуясь на слепоту. Должно быть, это предки подарили ему как плату за увечье, а то пропал бы старик и без рук, и без глаз. Никакое волшебство не выручило бы.
Род жил в четырёх больших посёлках, поставленных там, где была лучшая земля и всего богаче ловилась рыба. Охотой всех родичей было бы не прокормить, а рыбе в реке нет перевода.
Сразу за пажитями путников встретила городьба, составленная из тяжёлых дубовых плах, вкопанных стоймя, вверх заточенными и обожжёнными остриями. За оградой располагалось селение, самое большое из четырёх.
Вход был перегорожен уложенными в пазы пряслами – не от человека ограда, а просто для порядка, чтобы спокойней было. Зимой случалось по льду переходили с того берега орды чужих, и тогда сородичи закрывали вход щитами и из-за стен били пришельцев из луков. Чужие луков не знают, оружие у них самое пустячное: камни, дубины, редко у каких родов бывают костяные пики или ремённое боло, с каким ходят бить онагров, лошадей и джейранов. Настоящего оружия чужие не выдерживают и откатываются искать себе иной добычи.
Дома в селении круглые, частью вкопаны в землю. Из-под крыш тянутся дымки: едят люди общее, а варит каждая семья себе отдельно. А то и не придумаешь, в чём на такую толпу готовить? И какой очаг для этого дела нужен?
Таши, Уника и безрукий Ромар шли в самый центр селения, где рядом стояли дом вождя и жилище шамана. Там же была и площадь, на которой, в случае нужды, собирались охотники. Путников заметили, но особого значения их появлению не придали. Мало ли по какому делу люди идут. Хотя и Ромара, и Таши знали все, а многие ненавидели и боялись. Боялись Ромара, а ненавидели Таши.
Таши шагал через селение с независимым видом. С тех самых пор, как он узнал о своей исключительности, он слишком хорошо привык так ходить. Раньше люди, полагаясь на Ромара, считали его настоящим человеком, а последний год, когда Таши вдруг рванул и обошёл в росте не только одногодков, но и почти всех взрослых охотников, народ уверился, что дело нечисто. И хотя истину может открыть лишь испытание, которого ещё два месяца ждать, но люди за верное держат, что испытание лишь время оттягивает, а на самом деле Таши не человек, а ублюдок, страшный мангас, и чем скорее его прикончить, тем лучше будет. Заодно и на Ромара смотрели косо: ведь это он убедил сородичей оставить жизнь младенцу, рождённому от неведомого отца.
Прошлой осенью охотники уже заводили разговор о Таши, но вождь прикрикнул на смутьянов и приказал, чтобы обидного слова никто не смел говорить. Чем род держаться станет, если свои законы похерит? Но Таши знал, что разговоры за мазанными глиной стенами не стихли. И то, как поспешно мать дала подзатыльник не в меру ретивому мальцу, вздумавшему крикнуть вслед Таши запретное оскорбление, лишь вернее показало юноше, о чём судачат сородичи.
Жилище вождя заметно отличалось от остальных домов. Случалось, Бойша созывал на совет полсотни мужчин, и всем находилось место у его очага. Шаман Матхи, напротив, жил в землянке, больше напоминавшей нору. Этого тоже требовал обычай. Если прочие дома стояли на деревянных столбах и уходили в землю совсем немного, до слоя плотной глины, то землянка колдуна была врыта в почву словно погреб, а перекрытиями у неё служили кости мамонта. Мамонтов в округе никто не встречал уже много лет, и когда сородичи поправляли дом колдуна, то материал приходилось покупать у северных соседей.
Путники подошли к дому Бойши, Ромар кивнул, и Таши решительно постучал по опорному бревну. Откинулся полог, на пороге появился заспанный Туна – брат вождя. Был Туна огромен, силён, непроходимо глуп и на редкость благодушен. Старшего брата он боготворил и готов был на что угодно по единому его знаку. Впрочем, Бойша умел не пользоваться силой брата в открытую, за что его особо уважали сородичи.
– Вождя позови, – коротко сказал Ромар.
– Так его нету. На низ пошёл, выхухоль смотреть. Люди с запада обещали за выхухоль киноварь дать. Он и пошёл. А я остался, мне мелкие звери неинтересно. Вот ночью я поле караулил, так на ячмень кони приблудились – целый табун. Я одному спину сломал – это было весело. Женщины сейчас мясо разделывают. Вечером приходите, пировать станем.
– Спасибо за приглашение, – остановил богатыря Ромар, – но сейчас всё-таки надо найти Бойшу. Чужие объявились.
– Понял. – Сонливость разом слетела с лица Туны. Он скрылся в доме и почти сразу появился оттуда с луком и боевым топором. – Кто хоть объявился? Согнутые?
