Загребая лапами сухую пыль, ровным неутомимым бегом, куда быстрее любого человека и зверя, на север мчались диатримы. Каждая несла на себе всадника; карлики приникли к мощным шеям, казалось, – дрыхли беззаботно, несмотря на быстроту. Впрочем, так, наверное, и есть – привыкли, вот и берегут силы для боя.
Таши коротко дёрнул привязанную к левой лодыжке сигнальную верёвку. Сплетённая из стеблей конопли, присыпанная пылью, она напрочь терялась в степном сухотравье. Бойша получил весть. Теперь – отползать.
Другие дозорные тоже наверняка заметили диатритов. Таши совсем было собрался осторожно двинуться назад… как вдруг замер, прижавшись к земле, точно крыса, придавленная деревянными двузубыми вилами-ворошилкой. «Не шевелись…» – прошептало что-то в самое ухо – как будто бы даже голосом Уники.
И Таши послушался. Потому что крепко помнил, как даже сквозь цеплючий терновник углядели их с Тейко лезущие на крутой берег диатриты. Замер, вжимаясь в землю, распластавшись по ней, врос в неё, затылком чувствуя сквозь накинутую циновку холодный взгляд, что ищет притаившихся врагов.
Его засидка оказалась ближе прочих к пути орды. Теперь он не смог бы уйти, даже если б захотел.
Вздымали пыль громадные лапы. Чуть не со свистом неслись мимо великанские птахи. Если так неутомимо способны они мчаться от восхода и до заката, то воистину страшного врага поставили на пути потомков Лара предвечные.
Когда передовые пронеслись мимо, Таши неожиданно успокоился. Не видят его диатриты. Зря пугали пристальным взглядом. То ли беспечными стали после прошлой победы, а может, колдун их пожадничал вчера и убился в открытых воротах селения, так что теперь на его месте какой-нибудь неумёха… Кто знает? Чужинец что зверь, на лицо не отличишь. И незачем отлёживаться носом в грязь перед торжествующей нелюдью. Таши приподнял голову, сквозь щель в циновке следя за боевыми птицами. Хвала Лару – считать он умеет, Ромар обучил.
Один десяток – черта пальцем в пыли. Два. Три. Четыре. Пять – четыре палочки перечёркиваются наискось, словно подогнутый большой палец ложится сверху. Сбился Таши лишь когда счёт перевалил за три сотни. На глаз выходило, что всего диатритов пришло около полутысячи.
Орда пролетела мимо. Боевые птицы пылили уже далеко к северу, а никто из доглядчиков Бойши не думал и пошевелиться. И лишь когда скрылась из глаз последняя приотставшая диатрима и степь успокоилась, Таши рискнул отползти к своим.
Оказалось, что не он один был таким сообразительным – пытались счесть карликов почти все дозорные. Расходясь по мелочи, все сходились в главном – врагов не менее четырёх с половиной сотен, а вернее – ближе к пяти.
Азарт слежки погас, холодно и пусто стало на сердце. Знали люди, что враг силён; но когда на каждого охотника приходится, считай, по две диатримы… Поневоле задумаешься.
Был, наверное, соблазн поднять войско да двинуть его вперёд, покуда диатриты ускакали; но осторожный и расчётливый Бойша предпочёл выждать. Никто не знает, сколько всего карликов переправилось через Великую; к селению ушло много, а сколько осталось в лагере? Что, если в лагере вообще никого не осталось, кроме десятка дозорных? Вспугнёшь их прежде времени, и ищи потом орду по всей степи. Нет, слишком много неизвестности… Вождь решил ждать темноты.
Лежали, не вставая, не решаясь перемолвиться и единым словом. Тяжко, гнетуще на сердце. Помогут в бою добрые предки, помогут иные обитатели этих мест, испокон расположенные к родовичам; но рассчитывать надо всё равно лишь на себя да на крепкое копьё. От диатрим одно спасение – темнота: на свету они почти непобедимы. Мало-помалу прошел тягучий, медленный день. Усталые от безделья воины как избавление встретили диатритскую орду. Ничуть не уменьшившиеся в числе, карлики гордо проскакали мимо на спинах боевых птиц; Таши заметил, что добычи они теперь везли не в пример меньше. Да и откуда взять добычу? Случайно уцелевшие отары загнаны внутрь частокола, а всё остальное погибло ещё вчера, едва птицы появились у городьбы.
Промчались, чужинцы… Бойша выждал для верности ещё немного и первым осторожно поднялся на ноги.
Пошли дальше. Теперь уже не так плотно и неразрывно, напротив – пореже, чтобы в случае чего успеть рассеяться. Вперёд выступили дозоры. Таши надеялся, что его вновь пошлют, однако вместо этого Бойша подозвал его к себе:
– Ромар говорил – ты пал на чужинцев задумал пускать. Рассказывай, как станешь такое делать?
От таких слов Таши мигом возгордился. Не шутка, сам вождь совета спрашивает! Пусть потом сделает по-своему, но – почёт! Ишь, Тейко-то как перекосило…
Сказать по правде, Таши над своим предложением не думал. На ум взбрело, Ромару сказал – и довольно. Все мысли занимали поход и Уника, а про всякие огневые потехи он, признаться, и вовсе забыл. Но нельзя же перед вождём осрамиться, коли он спросил!
– Ночью хвороста натаскать. Вокруг лагеря обложить. С той стороны, где ветер, – поджечь. А бежать кинутся – так некуда будет: костры с другого бока запалим.
Бойша кивнул:
– Хорошо придумал. А теперь слушай меня. У карликов глаза как у ночных кровососов, так что едва ли они нас вблизи не углядят. И ещё: где ты здесь столько хвороста найдёшь? Кустарник начнёшь ломать – шум до самого моря поднимешь. Если их прежде времени потревожить, они всполошатся, кинутся куда ни есть – и, глядишь, прорвутся. А то и ещё что-нибудь учудят. Мы их приёмов не знаем. Короче, бери всех молодых, пусть здесь топлива наберут сколько смогут. Когда к становищу подступим, будете вал из сушняка складывать.
Бойша кивнул, отпуская и показывая, что Таши может приступать к делу. Таши поспешно принялся собирать парней, передавая приказ. От былого ликования и следа не осталось. Тоже умник, придумал, как врага разгромить. Если бы не вождь, он бы тут навоевал! Бойша так сразу всё понял и высмеял как мальчишку. Хорошо хоть не на людях, а с глазу на глаз. От отчаяния Таши полез за ветками в самую гущу терновника, весь изодрался, так что походил уже не на сына зубра, а на западных людей, что перед боем разрисовывают себя красными полосами.
Где в пустой степи дрова взять? Таши был готов землю грызть, лишь бы обелить себя в глазах вождя. А дрова в результате сыскал Малон. Оглядел спокойным взором начинавшую темнеть степь и сказал:
– Тут мы ничего не сыщем. У вязов смотреть надо, у них ветви ломкие, глядишь, и найдём.
– Давай! – в отчаянии согласился Таши.
Два десятка парней, отданных под начало Таши, все из прошедших посвящение в этом году, побросали набранные колючки и припустили к далёким вязам, обозначавшим пойму какой-то давно пересохшей речушки.
Найти удалось тополь, упавший чуть не два года назад и с тех пор пересохший в труху. С дерева мигом ободрали ветви, и через полчаса группа, навьюченная чудовищной величины вязанками, догнала отряд. Дров всё равно было мало, но всё-таки это уже что-то.
Ночь, надёжный защитник, окутала войско непроглядным мраком. Всегда избегали люди темноты – во тьме раздолье злу! – но тут, в чистом поле, где немало гуляет нежити – детей Хорова и внуков Хадда, где над пустыми могилами встают по ночам недобрые тени, где и от врага, и от злого духа может неладное выйти, люди чувствовали себя в большей безопасности, чем за крепкой стеной родного селения.
Шли, радуясь безлунной ночи, ждали сигнала от дозорных, что вот они, пришлые чужинцы, спят, набивши тугие животы краденой бараниной и плотью убитых людей.
И в скором времени сигнал прозвучал: отряд вышел к стоянке диатритов.
Матхи и Ромар не ошиблись. Карлики-диатриты и в самом деле ушли не слишком далеко. Где-то на полпути между срединным и низовым селениями чужинцы устроили лагерь. Обрыв в этом месте был рассечён отходящей протокой. Верно, когда-то Великая текла в этих краях по-иному, забирая вправо.
Там, где она прежде встречалась с морем, теперь остался Горький лиман, знаменитый своими лихорадками и чёрной грязью, которая эту же трясавицу лечит. Старица никогда не была особо полноводной, а вот ил на дне лежал таким слоем, что сумел подсохнуть лишь сверху. Хрупкая корка словно ждала, когда ступит на нее тяжёлая нога.
Великая река и отходящая от неё старица, которую родичи словно в насмешку называли Истрец, даже
