Таши шёл вместе со всеми. Неважно, что он до сих пор не может называться взрослым, сегодня ему пришлось сражаться наравне со всеми, и он остался жив, а белый мангас валяется на том берегу. Не отступит он и перед новой опасностью. То, что впереди опасность, Таши не сомневался, – неведомое всегда опасно. Правда, сейчас на руках у него была крошечная черноголовая девчушка, которая, сразу признав Таши за своего, цепко держалась за его шею, но всё же сковывала левую руку. Воин, подобравший дочь Линги, не стал поворачивать обратно и сейчас уже был на середине реки.
«Мне бы тоже надо уходить», – мельком подумал Таши, но вместо того запихал девчонку под рубаху и заново перепоясался, чтобы ребёнок случайно не выпал.
Как всегда, первым понял, в чём дело, Ромар.
– Назад! – закричал он. – В воду!
Охотники остановились, попятились, не зная, какой приказ выполнять. И эта недолгая заминка погубила многих из них. То, что двигалось из степи, на секунду пропало из глаз, скрытое пологой ложбиной, и затем показалось совсем близко, так что бежать уже не имело смысла.
Ничего подобного людям ещё не доводилось встречать. Из пересохших степных пространств, резко вздёргивая сухие мозолистые ноги, непредставимо быстро бежали птицы. Хотя мало кто осмелился бы назвать птицами этих страшилищ. Взрослый человек не мог бы достать им не то что до шеи, но и до гузки. Птицы мчались вперед: шеи вытянуты, нелепо раззявлены кривые клювы длиной куда побольше локтя, бесполезные крылышки раскинуты в стороны, словно великанские птицы собрались взлететь и лишь не могут разогнаться как следует. Слитный топот сотрясал землю.
И лишь потом изумлённые люди заметили ещё одну страшную и нелепую подробность. На спине у каждой птицы, обхватив одной рукой бревно шеи, сидел крошечный человечек. Пронзительное курлыканье птиц сливалось с воинственными криками всадников.
Даже будь у охотников луки, они не смогли бы остановить несущуюся лавину. Среди людей началась паника. Кто-то вскинул копьё, готовясь защищаться, кто-то бросился к реке. Передняя птица поравнялась с одним из охотников. Тот ударил копьем в нависший над ним распахнутый клюв, прямо под заострённый язык. Клюв сухо щелкнул, копье переломилось. Не останавливая движения, птица ударила сомкнутым клювом и, вздёрнув в поднебесье залитую чужой кровью голову, помчалась дальше.
Таши кинул бесполезное копьё и, сорвав с пояса боло, мгновенно раскрутил и метнул его. Бросок оказался удачен. Ремень захлестнул чудовищную ногу, но камни, не причинив вреда, стукнули о грубую чешую. Таши что есть сил рванул ремень, стараясь опрокинуть заарканенную птицу, но та, даже не почувствовав усилий человека, резким движением вырвала ремень из рук Таши. Таши упал на бок, едва не придавив пискнувшую девчонку. На мгновение над ним мелькнули пышные, кудрявящиеся на концах перья и знакомая, заросшая клочковатой бородой мордочка всадника. Всадник, перегнувшись, ткнул пикой, стараясь достать Таши, но юноша рывком уклонился от удара, вскочил и, петляя, бросился к воде. Рядом бежали другие охотники. Птицы настигали их, тратя на каждого не более одного удара. Клокочущий визг карликов победно разносился окрест.
В воду птицы не пошли, и те из людей, кто достиг реки, оказались спасены. Спешившиеся карлики прыгали на берегу, грозили пиками, издевательски вопили и швыряли вслед плывущим камни. Птицы поспешно, словно их подгонял невидимый хлыст, расклёвывали тела убитых: людей и согнутых.
Таши плыл, загребая одной рукой, другой придерживая над водой головку девочки. В груди плескалась бессильная ярость, и даже холодная вода не могла остудить её.
«Карлика надо было сбивать, а не птицу, – укорял он себя, – или попытаться захлестнуть ей обе ноги разом. Если бы ремень выдержал, тогда и птица упала бы… Но главное – карлика достать… жаль не удалось… И всё-таки их лазутчика я застрелил, так что на наш берег они не сунутся».
Великая река течёт плавно и сильно. Таши, оберегая ребёнка, не мог плыть как следует, течение тащило его мимо обрывистого мыса, где пытались высадиться согнутые, мимо заросшей с камышами косы, где был подстрелен лазутчик. Таши плыл, прижимая к себе девочку, терпеливо сносившую передряги последних часов, и старался не думать, сколько мёртвых тел колышется сейчас у самого дна на радость сомам и мелкой уклейке, что первой обсасывает утопленников.
На правом берегу сородичи занимались не слишком весёлой, но необходимой работой. Стаскивали убитых согнутых, чтобы сжечь тела, а потом закопать обугленные кости. Кто остался в реке, с теми вода разберётся сама – это её доля. А погибших на землях рода надо зарыть – нечего зря плодить стонущих духов. Мангасы лежали отдельно, их предназначили в жертву камням – так будет спокойнее.
Пока Ромар и чудом спасшийся Тейко рассказывали вождю о новой напасти, объявившейся на том берегу, Таши подошёл к лежащим на земле мангасам. Теперь он мог рассмотреть их как следует.
Все четверо были очень разными. Это только в сказках мангас всегда великан, на самом деле он страшен не столько силой, сколько неустрашимой жестокостью, презрением к боли и смерти и полным безразличием ко всему на свете. Природа лишила мангасов способности продлить свой род, и они мстили природе, вымещая своё убожество на всяком живом существе, до которого могли дотянуться. Во всём мире одни только согнутые терпели и даже боготворили мангасов, хотя и страдали от них более всего. Никто не мог знать за верное, но рассказывали, что когда охота у согнутых бывала неудачна, то мангас убивал первого попавшегося сородича и жрал его на глазах у остальных. При взгляде на убитых уродов в это легко верилось.
Белого мангаса Таши разглядывал особенно долго. Не хотелось верить, но это бесполое существо было ближе к женщине, чем к мужчине. Круглая голова со стёртыми, ничего не выражающими чертами лица, безволосое, отвергающее загар тело, грудь широкая и плоская, как лощильная доска, бугры мышц на изломанных топором руках. Но когда Таши опустил взгляд на то место, куда пришёлся удар его ноги, он увидел, что чудовищное существо всё-таки было женщиной.
«На мангаске женись!» – вспомнил Таши, и его затрясло от страха, отвращения и ненависти к себе самому.
– Таши! – раздался крик. Вождь звал его к себе, чтобы выслушать рассказ о случившемся на том берегу.
Победители возвращались домой. Шли споро, ибо никакой добычи у согнутых взять было нельзя. Обрывки плохо обработанных шкур и каменные рубила – к чему они? Главным в походе была победа, а ношей – свои товарищи, раненые и убитые. За полтысячи согнутых род отдал семь десятков воинов, и ещё несколько человек были серьезно ранены, так что их пришлось нести. Почти половина погибших нашла смерть на том берегу, и это омрачало радость. Ведь карлики не понесли никакого урона, остановила их только вода. Стоит ли радоваться гибели согнутых, если на их место пришёл столь опасный враг?
Таши шёл вместе со всеми, неся на руках уже двоих детей. Воин, переправивший через реку дочь Линги, остался складывать костры для чужаков, и как-то само получилось, что вторая малышка тоже осталась у Таши. Кроме того, за плечом у Таши висел огромный лук, прежде принадлежавший Туне. Когда Таши принёс лук вождю, тот слепо посмотрел на оружие брата и тихо произнёс:
– Возьми себе. Я видел, как ты стрелял. Только не размахивай им прежде времени.
Топор и птичье копьецо Таши тоже сохранил. А вот боло пропало, осталось намотанным на страшную лапу пернатого чудовища. Хорошо хоть сам жив остался.
Таши шёл и в тысячный раз представлял подробности кровавой схватки, случившейся на берегу. Хотя какая это схватка – чистый разгром. Налетели враги, как дрозды на рябину, в минуту всех поклевали и дальше понеслись. Копьём такую птицу не остановишь, разве что бревно ставить вместо ратовища. Луки бы были с собой… хотя что луки?.. Таши вспомнил плотные, внахлёст лежащие перья, по которым бесследно скользят наконечники копий, и понял, что никакой лук эту броню не пробьёт. Ничем птицу не взять. В одном лишь загадка: почему неуязвимые птицы позволяют чужинцам влезать себе на спину, зачем воюют за них? Надо бы Ромара спросить, не знает ли он такого колдовства. И конечно, в бою следовало сшибать чужинца. Хотя что бы это изменило? Птица всё равно осталась бы. Да ещё не больно-то достанешь карлика, он за своим скакуном, как за деревом, прячется… И всё-таки что-то надо придумать. Река рекой, но признавать, что какие-то уроды оказались сильнее людей, нельзя.
Другие мужчины тоже были озабочены случившимся. До Таши долетали обрывки разговоров:
– За городьбой укрыться и бить из луков в глаз. В глазу всегда слабина.
– Так она и будет у городьбы стоять и глаз тебе подставлять, на, мол, стрельни…
– …Экие громады, какие у них яйца должны быть. Я бы попировал.
