Конечно, девушка помнит это так же хорошо, как и каждое слово, каждый взгляд, каждое прикосновение Робина! И у нее хватило хитрости хранить свою тайну!
Хамфри стоял с искаженным злобой лицом, сжимая и разжимая кулаки. В эту минуту он ненавидел Синтию почти так же, как Робина.
– Он научил ее хитрости, – вновь заговорил Стаффорд. – У него самого ее было в избытке. Прекрасная романтическая история о маленьком флоте, снаряжаемом для мести за отца! Какая смелость! Какое благородство! Какой достойнейший образец сыновней почтительности! А тем временем он шныряет по докам Филиппа, выдавая себя за итальянского дворянина!
Хамфри громко выругался.
– Считает, словно бакалейщик, баррель за баррелем…
– И кулеврину за кулевриной, солдата за солдатом, покуда полностью не завершит свой список, – добавил мистер Хорек голосом, несколько утратившим радостное возбуждение. – В результате Четем кишит корабельными плотниками, а Уолсингем едет в Плимут!
– Господи, и все мы должны разбиться о такое ничтожество, словно о скалу! – крикнул Хамфри. – Он одурачил нас! Распустил слух, что собирается стать вторым Дрейком, а мы развесили уши!
– Да, но в его истории есть одно слово правды, – возразил Стаффорд, несколько воспрянув духом, – и это может нас утешить. Он ведь собирался устроить аутодафе, не так ли? Ну что ж, с помощью Кристофера Воуда аутодафе состоится, только не в Атлантике, а на Кемадеро в Мадриде!
В картине сожжения Робина, представшей перед его глазами, мистер Стаффорд обрел поистине великое утешение.
Но сэр Роберт Бэннет побарабанил по столу и промолвил:
– Вы рассуждаете как дети.
Уже некоторое время он почти не обращал внимания на то, что говорили его сын и секретарь. Они сыпали словами, полными злобы и бешенства, злорадно предвкушали то, что могло никогда не произойти, в то время как к дому, где они находились, все ближе подступала смертельная опасность, для отражения которой, если оно вообще возможно, требовались величайшие хладнокровие и рассудительность.
– Твоя мальчишеская страсть, Хамфри, и ваше оскорбленное самолюбие, Стаффорд, нам не помогут, – заявил старик, и оба собеседника с удивлением взглянули на него. Лицо его было напряженным, взгляд – затравленным.
– По-вашему, вы поступили очень умно, Стаффорд, отправившись в музыкальную комнату со списком певцов и лютнистов? «Карло Мануччи? – Это роль в пьесе!» Девушка дала ответ, не задумываясь, и вы сразу же поняли, что Карло Мануччи в действительности Робин Обри! Отлично! Он у нас в руках! Но что думает Синтия, сидя в комнате?
Этот вопрос явно не приходил в голову ни Стаффорду, одержимому злобной радостью, ни Хамфри, охваченному гневом.
– Вы полагаете, она не поняла, что ваш перечень певцов – ловушка? Да, девушка в нее попалась, но вместе с ней вы затащили в западню и нас всех! Теперь Синтии известно, что вы знаете, кто такой Карло Мануччи. Но почему вам понадобилось это знать? По доброте душевной? И как вообще вы услышали о Карло Мануччи? Откуда вы знаете, что человек, носящий это имя, представляет какой-то интерес? Я вас спрашиваю, мистер Стаффорд! Если Синтия Норрис любит этого парня, Робина Обри, как она, по-вашему, поступит? Теперь девушка в каждом углу этого дома будет чуять опасность для своего возлюбленного. Что же она сделает для его спасения?
– Она не может его спасти, – упрямо возразил Стаффорд. – Воуд будет в Пуле, и доберется до Франции, прежде чем его смогут задержать. Для Робина Обри нет спасения, сэр Роберт!
– А для нас есть? Робин Обри – агент Уолсингема в Испании. Думаете, Синтии об этом неизвестно? Она не разделяла эту тайну целый год с Фелиппесом и Уолсингемом?
– Безусловно, нет, сэр, – упорствовал мистер Стаффорд. – Общеизвестно, что Уолсингем хранит свои секреты при себе.
– Во всяком случае, она знает, что Уолсингем – друг Робина и был другом его отца. Это известно всему графству. А благодаря вам, девушка теперь осведомлена о том, что парню грозит опасность. Несомненно, она станет искать Уолсингема, чтобы поведать ему о вашей хитроумной западне с певцами и лютнистами!
Хамфри встрепенулся. Последний горький упрек отца пробудил в нем надежду.
– Ей это не удастся! – заявил он.
– Почему же?
– Потому что Уолсингем на рассвете отправляется в Плимут, а Синтия Норрис – здесь, в Хилбери- Мелкум.
Когда он говорил, старший Бэннет поднял руку, призывая к молчанию. Все прислушались, застыв, как зачарованные. Внезапно сэр Роберт с проклятием вскочил и распахнул окно. Ночь была очень тихой. Не слышалось шороха листвы, звезды сияли на бархатном безоблачном небосводе, и можно было подумать, что весь мир погружен в сон за исключением этих трех встревоженных людей.
– Я только что слышал… – испуганно прошептал старик.
– Что, сэр? – также шепотом спросил Хамфри.
– Ничего не слышно, – заявил Стаффорд.
Однако, секундой позже раздался ясный и резкий, словно колокольный звон, стук копыт скачущей галопом лошади. Эти звуки были подобны роковому стуку судьбы. Никто не шевелился, пока они не замерли вдали. Затем Роберт Бэннет в бешенстве захлопнул окно.
– Она ускакала по газону вдоль аллеи, как Воуд! – воскликнул он с жутким смехом. Хамфри и Стаффорд в ужасе смотрели на него. Всегда хладнокровный и сдержанный сэр Роберт словно потерял рассудок!
