Поклонившись, аббат двинулся дальше, но Ано повернулся на каблуках, как солдат, и вновь оказался рядом с ним.
– Разумеется, – невозмутимо продолжал детектив, – сначала я ловлю преступника, а потом вы спасаете его душу. Но у нас есть еще одна, общая обязанность, мосье аббат.
– У меня их тысячи, мосье Ано. Я не вижу им конца, хотя читаю проповеди уже тридцать лет.
– Одна из них важнее других.
Маленький священник понял, с какой стороны ожидать удара.
– Об этом я также осведомлен, мосье Ано.
– Долг добропорядочного гражданина.
– Не стану спорить.
– И под давлением этого общего для всех долга наши различные обязанности могут частично совпадать.
Двое мужчин шли рядом друг с другом на некотором расстоянии от комиссара и мистера Рикардо, но, к радости последнего, оставались в пределах слышимости. Однако аббат, хотя и не проявляя признаков спешки, упорно приближался к двери гостиной.
– Надеюсь, когда и если это время придет, я исполню свой долг, – ответил он.
– Это время пришло, мосье аббат.
– Судить об этом мне, мосье Ано, а я так не думаю.
– Предлагаю подумать еще раз, мосье аббат.
Диалог казался сугубо официальным и вежливым, хотя гневная дрожь в голосе и язвительные интонации иногда обнаруживали враждебность, испытываемую собеседниками друг к другу. Однако презрение, обуревавшее аббата Форьеля, побудило его сделать ложный шаг.
– Любой ваш аргумент, мосье Ано, разумеется, должен требовать моего глубочайшего внимания, – сказал он, скривив губы.
Ано тотчас же этим воспользовался.
– Возьмем к примеру историю с вашим облачением, мосье, украденным вчера вечером.
Удар попал в цель. Аббат остановился и несколько секунд хранил молчание.
– Мосье Ано, – заговорил он виноватым тоном, – вчера вечером я сообщил о краже преждевременно. Мне стыдно, и я обязательно наложу на себя епитимью за этот грех. Сегодня утром облачение висело в моей ризнице, и я носил его уже в шесть, моля по просьбе двух пожилых прихожанок святого Матфея благословить наши виноградники.
Ано явно был удивлен.
– Облачение вернули к шести утра? – воскликнул он.
Аббат улыбнулся.
– Мы, не принадлежащие к вашей профессии, мосье Ано, можем позволить культивировать в себе доброту и снисходительность до такой степени, чтобы допустить, будто облачение не крали вовсе.
– Так не пойдет! – резко заявил Ано. Двое мужчин стояли лицом к лицу – священник, пытающийся скрыть то, что ему известно, с помощью бесстрастного вида, и детектив, возвышающийся над ним, как инквизитор. Любезности типа «мосье аббат» и «мосье Ано» были отброшены, словно прошлогодние кружева на дамском платье. – Вы не могли найти все предметы вашего облачения в ризнице сегодня утром, так как один из них находится в морге Вильбланша, запятнанный кровью молодой женщины, которая вчера вечером обедала в этом доме за одним столом с вами и была потом зверски убита!
Мистер Рикардо едва удержался от возгласа, поняв, почему Ано с таким вниманием изучал кусок ткани, в который было завернуто тело Эвелин Девениш. Аббат уставился на детектива с отвисшей челюстью и ужасом на лице.
– Вы в этом уверены? – запинаясь, произнес он и, не дожидаясь ответа, поплелся к скамейке и тяжело опустился на нее, вытирая лоб платком. При нем не оказалось ни пращи, ни камня.
Но Ано не оставил его в покое. Подойдя к скамейке, он внезапно развернул маску и продемонстрировал ее аббату:
– Можете представить себе ее предназначение?
– Разве что для карнавала, – отозвался аббат с бледным подобием улыбки. Он едва взглянул на маску, по Ано поднес ее к его глазам. Отпрянув, словно прикосновение маски могло быть заразным, аббат поднялся на ноги.
– Эта несчастная женщина еще вчера была жива, – сказал Ано, стоя перед ним.
– Я буду молиться за ее душу, – ответил аббат.
– Но из этого дома исчезла еще одна молодая девушка, у которой вся жизнь впереди. Как насчет нее, мосье аббат?
– Я буду молиться, чтобы с ней не случилось ничего плохого.
– И вы не окажете мне никакой другой помощи?
Голос Ано отзывался гулким эхом на террасе и в саду. В нем слышались упрек и обвинение. Но уши аббата Форьеля были глухи к ним, а глаза не видели ни сад, ни Жиронду, ни противоположный берег. Они созерцали череду столетий, перед которыми одна или две жизни и несколько часов страданий не значили ровным счетом ничего.
