Мне с Королем Неба поручили возить телевизионную съемочную группу вдоль грунтовой дороги, которая стала границей бомбардируемой зоны. Кадры того, как рвутся бомбы, особенно гигантские — это колоссальный пиар, сами понимаете.
Облака опустились в долину, укрыв вершины. Король и я барражировали в пятистах футах над дорогой и нервничали. Нас заверили, что ВВС не мажут и угодить под шальную бомбу практически невозможно. Нашей единственной мыслью было: херня. Мажут, да еще как.
В тот самый момент, когда бомбы должны были ударить, они ударили. Когда я развернулся, направившись вдоль дороги, мы увидели, как склоны холмов за четверть мили от нас начали разверзаться. С земли внезапно вздыбились перекрывающиеся сферы ударных волн. В плотной растительности на земле мгновенно возникли оголенные круги. Тысячефунтовые бомбы рушились на гребни, в овраги, на склоны — как пулеметная очередь, систематически, опустошительно. Визуальное стаккато взрывов, рвущих землю на куски. Мы услышали охи и ахи съемочной группы. Волна разрушения пошла с той стороны долины и теперь приближалась к нам. Где-то за облаками, на высоте в 30000 футов высококлассные экипажи бомбардировщиков вели эту волну точно по назначенному району. Чарли должны были превратиться в фарш.
Через полчаса бомбардировки бомбы достигли дороги. Кольца ударных волн стали не только видимы, но и осязаемы. Вертолет раскачивало взрывами. Бомбы рвались прямо на дороге, а потому я отвел машину чуть в сторону. Одна взорвалась перед нами, за дорогой и на минутку я задумался, не придется ли нам увидеть, как «Хьюи» ведет себя под ударом тысячефунтовой бомбы, но тут все прекратилось.
Тишина. Над долиной кружились тягучие волокна дыма. Голые деревья были вывернуты под нелепыми углами. Земля между чудовищными воронками стала серой, выжженной. Пережить такой апокалипсис не мог никто.
Завершение бомбардировки стало сигналом. Вперед устремились тучи «Хьюи», высаживая «сапог» по всей искромсанной долине. На этом и закончилось наше задание. Поболтавшись в районе еще немного, я вернулся к взлетной полосе.
То, что я увидел, произвело на меня впечатление. И на съемочную группу тоже. И на «сапог». А вот на гуков — нет. Они исчезли, оставив позади несколько человек, которых и взяли в плен, оглушенных, но невредимых — около двадцати солдат АСВ.[53]
Настала очередь Кавалерии.
Кавалерия обшаривала гребни и долины два дня. Потом она приблизилась к разбомбленной долине. Когда сеть затянулась, рыбы в ней не нашли. Тупые маленькие варвары сумели смыться, не выказав ни малейшего уважения к высоким технологиям. Они применили дзюдо — поддались силе.
Но бомбы — это бомбы, сражения — это сражения и многие в самом деле вели себя, как герои. Битва, даже проигранная, впечатляла.[54]
Чтобы вручить награды, генерал Уэстморленд лично прибыл из Сайгона. Капитан Карпентер получил Серебряную звезду и был переведен в штаб Уэстморленда.[55]
Ближе к концу июня я стал очень дерганым. Жизнь старичка оказалась тяжелой. Наверное, уж лучше бы не знать, когда ты вернешься. С каждым днем — а оставались лишь полсотни — смерть казалась все более неизбежной, словно я израсходовал запас удачи и теперь могу получить свое в любой момент. Где-то между сегодняшним днем и днем моего отбытия я вылечу на задание, наверное, простое, под совсем легким огнем, и всего одна маленькая шальная пуля попадет мне в лоб.
Ночи — это был ад. Даже с транквилизаторами дока Да Винчи я вскакивал навстречу невидимым угрозам. Днем, когда я летал, все было хорошо. Ледовый бизнес, к тому же, давал мне, чем заняться. Но когда полетов не было — в часы пауз между заданиями, или на выходные — я мрачнел. Ничего из того, что я видел не смогло меня убедить, что во Вьетнаме мы делаем правильные вещи. К моему стыду, у меня возникла даже какая-то симпатия к врагу.
А локальная война, на которую я попал, все шла, день за днем. Я был ее частью. В воздухе я делал свое дело так хорошо, как умел. Вместе с другими пилотами я шел в горячие зоны — потому что во всей этой неразберихе зыбкие принципы хорошего и плохого исчезали. Остальное было не в счет. Даже я был не в счет.
Когда Дикон наконец-то позволил мне и Гэри летать вместе, нашей первой задачей стало доставить припасы небольшому патрулю в джунглях. Чтобы найти их, мы применили полет вне курса. Такой способ в летной школе не преподавали. Меня научил ему Монк.
При обычном полете по счислению вы идете по проложенному курсу, делая поправку на ветер, но когда пройдете рассчитанное расстояние, то не знаете, куда смотреть, чтобы увидеть свою цель. Поправка на снос ветром — всего лишь расчет. Ваш истинный путь уйдет в сторону от проложенного. Но в какую?
При полете вне курса вы не делаете поправку на ветер. Вы просто держите по компасу курс, проложенный на карте рассчитанное время, а потом знаете, куда повернуть — против ветра.
Мы нашли нашу цель без малейших приключений.
После обеда неподалеку от полосы разгорелась перестрелка — рядом с тем местом, куда мы в первый день перебросили АРВ. Появились потери и людям понадобились боеприпасы. Мы с Гэри долетели до крохотного пятачка на гребне. Пространства едва хватало, чтобы втиснуть винт; хвост оставался висеть в воздухе. «Сапоги» забросили нескольких раненых на борт, затрещали выстрелы и нам яростно замахали, чтобы мы улетали. Из такой щели взлетать надо назад. Когда нос и винт выйдут из ограниченного пространства, вы даете правую ногу и машина разворачивается по направлению своего движения, в нормальное положение — нос и хвост меняются местами. Так мы и поступили.
На госпитальной площадке медики разгрузили раненых за секунды. Мы с Гэри взлетели, чтобы взять вторую партию.
— Черт возьми, говорили же, что это долбаное место зачищено недели назад, — ворчал Гэри.
— Чарли сообщить забыли, — отозвался я.
— Это точно.
Я описал круг высоко над долиной, вне зоны досягаемости стрелкового оружия. На севере, где мы работали этим утром, виднелся какой-то дым. К западу дыма было больше — в этом направлении двигались части 101-й. Американцы действовали на очень большой территории, но отсюда, сверху, она казалась очень маленькой. Во все стороны на сотни миль простиралось море джунглей. И под их пологом при желании можно было добраться куда угодно.
— Ладно, Искатель, у нас чисто.
— Вас понял, сближаемся, — ответил Гэри.
Завершив круг, я начал снижение к вершине холма, ушел ниже ее и продолжил снижаться, двигаясь по лощине, ведущей к пятачку. Мы взяли груз боеприпасов, а потому едва могли зависнуть на такой высоте. Надо было рассчитать заход так, чтобы потерять косую обдувку точно в тот момент, когда вертолет окажется над выступом. Когда мы шли на скорости миль тридцать в час, загрохотал наш правый пулемет: стрелок увидел дульные вспышки. Нам оставалось пятьдесят футов — самый ответственный момент захода — и тут пехотинец на земле замахал, сигналя, чтобы мы уходили.
Остановиться было негде.
Я продолжал лететь вперед. Выскочили еще двое и тоже замахали. В тот же момент по радио раздалось:
— Отворот! Мы под плотным огнем.
Вот такого у меня еще не было. Обычно, прерывая посадку, я просто пролетал над зоной высадки. Но эта зона была на склоне холма. А по бокам возвышались стены лощины, так что повернуть в сторону я тоже не мог. Но под нами и за спиной пространство оставалось. Я поднял нос, останавливая заход. Вертолет не мог зависнуть и начал проседать. Подняв нос вверх, машина соскользнула в лощину, хвостом вперед. В ходе падения я дал правую ногу, чтобы развернуться, но позволил нам падать и дальше, чтобы набрать скорость. Мы разогнались по лощине узлов до 70. После этого вертолет вновь превратился в летательный аппарат и я взмыл вверх между какими-то деревьями на гребне позади лощины. «Сапоги» видели, как мы ухнули вниз, скрывшись за поворотом лощины и решили, что мы разбились. Но тут — Боже всемогущий! — «Хьюи», к их изумлению, вдруг выскочил из джунглей. Мы наконец-то добрались до пятачка, сбросили боеприпасы и забрали оставшихся раненых. Как обычно, в ходе последнего вылета, с нами летели и мертвые.
Тем же днем, после обеда, в очередной ледовый рейс я взял с собой Гэри.
