Максим Мейстер
Чужой
Загляните в будущее лет на сто. А лучше на тысячу. Неужели там будет все та же человеческая раса, думающая только о том, как и с кем совокупиться и как поудобнее перерезать горло ближнему, чтобы и от 'ближнего' избавиться, но чтобы и угрызениями совести не сильно мучиться? Наверняка, люди изменятся. И не внешне, а внутри. По крайней мере, хочется в это верить. Но даже если это и произойдет, человечество обновится не сразу. И еще долго по планете будут бродить и 'старые' и 'новые' люди. Они не смогут жить вместе, и постараются забыть друг о друге. Но что произойдет, когда… Впрочем, эта повесть совсем не о будущем. Она о самом что ни на есть настоящем.
'…Это не любовь, а жалость', - убежденно повторил Уэд и добавил торжественную музыку. Я подумал, как же он здорово научился это делать! В голове пролетело несколько тактов удивительной красоты и силы, от чего слова стали казаться убедительнее. У меня так не получается, наверное, потому что 'гризли все уши отдавили', как говорила бабушка. Но я все равно послал Уэду отличную какофонию, что в данном случае было уместнее любых увертюр.
'И все равно это только жалость! Сам поймешь со временем', - успел передать Уэд перед тем как закрыться. И все мои возмущения - уже словесные - наткнулись на упругий ментальный блок. Я замолчал, а друг неожиданно на мгновение открылся, послал быстрое: 'Ты не обижайся, но мне пора!', после чего поставил жесткий блок и исчез.
Я проследил ментальный след. Понятно, полетел на озера. Наверняка к своей Дане. Будут купаться, танцевать над водной гладью и обниматься в солнечных лучах. Дана хорошая людица… А я… И угораздило меня полюбить гордейку! Или друг прав, и это всего лишь жалость?… Может, и есть немного, как и ко всем гордейцам. Но эта жалость общая, а любовь - тоже есть, и она конкретная.
Общая жалость - с большой примесью чувства вины, с которым большинство людей просто смирились, научились не замечать. Конечно, если на всей планете осталось всего с десяток резерваций, то можно делать вид, что гордейцев и вовсе не существует!
Я медленно шел по лесу, словно в первый раз, то есть пешком. Потом спохватился и стал мерцать от дерева к дереву. Хотя последнее время часто хожу просто ногами. Тренируюсь. Она сказала, что не возьмет меня с собой, если я буду мерцать.
А сегодня мы встречаемся. Я сказал, что хочу ее любить, а она сказала, что не против, потому что… потому что… Я еще не очень хорошо понимаю гордейский язык… нет, он такой же, как наш, но там столько непонятных слов, что иногда кажется, будто мы говорим на разных языках. Но я все запомнил! До последнего звука! Все интонации и даже каждую черточку лица… Когда она сказала, что не против моей любви…
Я остановился, вновь переживая тот момент, ставший таким дорогим.
- Я хочу любить тебя…
- Почему бы и нет?! - сказала она и рассмеялась. - Я не против. Ты здорово смотришься. Здоровый самец! Не чета нашим городским кобелям, у которых если что и накачано, то только задницы! Или брюхо, на худой конец! Ха! Прошу прощения за каламбур! Правильно надо было сказать: 'брюхо над худым концом'!
И она очень сильно смеялась.
Честно говоря, из всего этого я понял только то, что она не против моей любви. А все остальные слова и интонации просто запомнил. Надеюсь, со временем они будут понятнее.
Запах! Опять этот запах!… Никто из людей не подходит к резервациям гордейцев в основном из-за него. Просто ужасно!
Когда я грустно признался любимой, что очень хочу прийти к ней, но боюсь задохнуться, она только махнула рукой.
- Да ладно, не так уж и воняет. Тем более в городе меньше. Это здесь, на окраине устроили помойку…
Они свои резервации называют городами. Наверное, поэтому их самих мы зовем гордейцами. А может и не только поэтому. Я никогда не задумывался. И если бы не моя внезапная любовь, то никогда бы и не заинтересовался гордейцами… А ведь есть люди, которые запоминают целые научные труды по ним. Сегодня утром как раз познакомился с одним старым ученым. Как же он радовался, что может поделиться своими работами с кем-то! Я обещал послушать, но чуть позже, после свидания. Хотя надо было перед, а не после. Но я не успевал. Да еще друг Уэд отговаривал целых два часа, вместо того, чтобы поддержать!
Я остановился почти у самой границы резервации.
Как же сердце бьется!
Дальше я не был, поэтому мерцать не смогу. Она сказала, что 'главное пройти помойки, а потом выйти к шоссе, где она будет ждать на машине'. Еще бы знать, что такое помойки, шоссе и машина?…
Я набрал в легкие воздуха и задержал дыхание. Потом собрал душистого мха и запихал в ноздри. Ну, часов шесть продержусь, а там посмотрим. Ходят слухи, что воздух в резервациях ядовитый, но надеюсь, это всего лишь слухи. Ведь моя любимая там как-то живет!
Я решительно зашагал вперед и вскоре увидел 'помойки'. Не узнать их было сложно! Когда я услышал это слово из уст любимой, то подумал, что же можно называть таким ужасным словом?! И вот теперь понял что.
Среди живого леса, прямо на живой траве лежали уродливые груды мертвого. Что-то непонятное, иногда правильной формы, а иногда бесформенное. Очень разнообразное и одновременно обезличенное. Гниющее и равнодушное.
Я хотел смерцать куда-нибудь в лес, а еще лучше - на озеро, где сейчас Уэд и Дана любят друг друга. Но сдержался и быстро зашагал вперед, перелетая через мерзкие гнилые кучи.
Я знал, что резервации - это остатки естественной среды. Ведь когда-то вся наша планета была мертвой. Снова почувствовал укол совести, что мы так безжалостно расправились с природой. Пусть это было давно, много поколений назад. Но все равно казалось, будто и я в чем-то виноват. Теперь вот осталось несколько зон-заповедников с естественной, но очень не удобной для жизни средой. Я догадывался, что мне будет не просто в резервации, но любовь - это сила! Гораздо более могущественная, чем угрызения совести, жалость или воздух, которым невозможно дышать.
Деревьев становилось все меньше. Помойки, правда, тоже кончились. Я напрягся, чувствуя, что скоро увижу мертвый… город. Да, не 'зону', а 'Город'… Теперь я на их территории, надо стараться пользоваться их словами.
Впереди сквозь деревья стал отчетливо виден просвет, словно там была поляна. Вскоре я увидел эту 'поляну'. Между деревьями вилась сравнительно широкая и удивительно плоская дорога. Я вышел из-за деревьев и постучал по твердой, словно каменной, поверхности.
Мертвая. Действительно мертвая поверхность. Надо привыкать. Говорят, в городе все такое! Мне стало немного страшно, но я вспомнил глаза любимой и воспрянул духом.
'Наверное, это и есть шоссе, про которое она говорила, - подумал я. - Потому что больше ничего городского не видно. А где машина?…'
Полянка- шоссе была странной. В ширину одинаковая, но зато в длину… Даже не видно было, где она кончается! Твердая дорога исчезала за поворотом, и я чувствовал, что там она еще продолжается очень долго.
'Скорее всего, до самого города…'
Я видел, как лес вокруг атакует шоссе. По краям оно уже немного разрушилось.
'Вот так мы и уничтожили естественную среду обитания планеты… - подумал я, опять чувствуя укол совести. - В самой резервации гордейцы борются с агрессивной живой средой, а вот по окраинам не успевают…'
Вдруг на груди задребезжало. Я так испугался, что подпрыгнул выше деревьев и плавно опустился в ста
