Никогда еще не бывало схватки столь свирепой. Ее запутанный ход, который не под силу распутать рассказчику, можно с полным правом уподобить чудовищному клубку снастей и якорей двух противников, обрекшему их на дикий хаос уничтожения.
Читателю, который хотел бы получить подробное и стройное описание этой битвы, следует обратиться к какой-нибудь другой книге. Автор же вынужден упомянуть о ней лишь потому, что он должен во всех перипетиях следовать за судьбой безвестного странника, чью жизнь он описывает. А это требует и общего взгляда на каждое знаменательное событие, в котором ему довелось участвовать.
Некоторые особенности места и времени придали этому бою своеобразную театральную атмосферу, озарив почти поэтическим светом зловещий мрак его трагического исхода. Бой длился с семи до десяти часов вечера, и в самый его разгар на него лились лучи полной осенней луны и тысячи зрителей на дальних холмах Йоркшира могли его созерцать.
От устья Тиса до устья Хамбера восточное побережье Англии почти всюду дикостью и меланхоличностью пейзажа напоминает Калабрию.[85] Эти берега подвергаются беспрестанному разрушению. Ежегодно остров, успешно отражающий посягательства почти всех других своих врагов, отступает под мощным натиском морской стихии, достойным Аттилы. У подножья утесов там повсюду видны груды огромных камней — это обрушились подмытые волнами скалы, так что теперь их нередко со всех сторон окружает вода и в кипящем прибое высится хаос полузатопленных пирамид и обелисков — развалины Пальмиры[86] среди расточительной океанской пустыни. И особенно дики и унылы пятьдесят миль побережья между мысом Фламборо и мысом Сперн.
Пережидая бурю, которая заставила их покинуть Лит, корабли Поля несколько дней занимались охотой на купцов и угольщиков — одних взяли в плен, других утопили, а третьих обратили в бегство. Они довольно долго крейсировали вблизи устья Хамбера, надеясь выманить в море королевский фрегат, по слухам стоявший там на якоре. Затем они встретили большую флотилию торговых судов, которую сопровождал довольно сильный конвой. Однако флотилия в панике прижалась к самому краю коварных отмелей, и Поль не решился без опытного лоцмана следовать за ней к этим опасным берегам. В ту же ночь он заметил в море два неизвестных судна, гонялся за ними до трех часов утра и только тогда, приблизившись к ним на достаточно малое расстояние, наконец догадался, что это — корабли его собственной эскадры, которые оставили его перед тем, как он направился в залив Ферт-оф-Форт. Рассвет доказал правильность его предположения. Так пять кораблей из девяти, стоявших на рейде Груа, вновь оказались вместе. В полдень из-за мыса Фламборо появился караван из сорока торговых судов под охраной двух военных кораблей — «Сераписа» и «Скарборо». Заметив, что к ним приближаются пять каперов, сорок купцов, словно сорок цыплят, в панике кинулись под крылышко берега. Их вооруженные защитники мужественно повернули в открытое море, готовясь к бою. Немедленно приняв вызов, Поль подал сигнал своим спутникам и рванулся навстречу англичанам. Но как он ни рвался, сблизились они только в семь часов вечера. Тем временем его спутники, не обращая внимания на сигналы, плыли своим путем. Пока мы их оставим и некоторое время будем заниматься только «Ричардом» и «Сераписом» — двумя грозными противниками, между которыми разыгрался этот бой.
Команда «Ричарда» представляла собой весьма пестрый сброд, и чтобы держать его в повиновении, на борт было взято сто тридцать пять солдат — тоже весьма разношерстная шайка — под командованием французских офицеров не слишком высокого ранга. Его вооружение было не менее разнородным: оно включало пушки всех сортов и калибров, но в целом соответствовало примерно вооружению тридцатидвухпушечного фрегата. На корабле всюду царил дух вредоносного смешения.
«Серапис» был пятидесятипушечным фрегатом, и половина его орудий по калибру превосходила самые большие пушки «Ричарда». На нем было триста двадцать человек команды — дисциплинированных военных моряков.
Морской бой по самой своей природе отличен от сухопутного. В океане по временам бывают свои холмы и ложбины, но в нем нет ни рек, ни лесов, ни оврагов, ни городов, ни гор. В тихую погоду он расстилается одной отутюженной равниной. Хитроумные маневры регулярных армий и засады на индейский манер здесь равно неосуществимы. Все открыто, ясно, подвижно. Даже самая стихия, по которой перемещаются враги, поддается легчайшему удару перышка. Один и тот же ветер, один и тот же прилив одинаково воздействуют на всех участников боя. Благодаря этой простоте сражение двух кораблей, осененных огромными белыми крыльями, приобретает скорее сходство с единоборством мильтоновских архангелов,[87] нежели с безобразными схватками сухопутных войск.
Когда корабли наконец сошлись, над водой уже повисла сумеречная мгла. Луна еще не поднялась, и глаз с трудом различал даже близкие предметы. Увлекаемые по легкой зыби влажным бризом, корабли подошли друг к другу на пистолетный выстрел. Капитан «Сераписа» знал, что поблизости находятся другие суда, но из-за темноты не мог окончательно определить, кто перед ним. В сумрачном тумане каждый корабль представлялся другому огромным и смутным, как дух Морвена.[88] На обоих раздавались твердые шаги решительных людей, и упругие палубы глухо гудели, словно барабаны, провожающие гроб.
«Серапис» окликнул «Ричарда». Ответом был залп. Полчаса противники непрерывно маневрировали, то и дело меняя позицию, но все время оставаясь на расстоянии выстрела. Более быстроходный «Серапис» все время грозил зайти с носа «Ричарда» и порой вдруг устремлялся прямо на него и столь же внезапно отступал, — движимый ненавистью, он вел себя подобно петуху, который танцует вокруг курицы, побуждаемый, однако, противоположной страстью. И все это время корабли ни разу больше не окликнули друг друга, хотя уже совсем сблизились, и над морем гремела только канонада.
В этот момент к ним приблизился «Скарборо», по-видимому намереваясь помочь своему товарищу. Однако теперь пороховой дым еще более сгустил ночную мглу. «Скарборо» кое-как различал оба корабля, ясно видел вспышки выстрелов, но не мог разобрать, кто тут кто. И он не решался стрелять, чтобы в стремлении помочь другу ненароком не оказаться в роли его врага. Когда ворона, которая кружит около другой вороны, дерущейся с ястребом высоко в небе, убеждается, что не может помочь товарке, она улетает обратно в лес — так поступил и «Скарборо». Этого требовала осторожность: в него уже попало несколько случайных ядер, посланных, может быть, «Ричардом», а быть может, и «Сераписом». И вот не желая напрасно подвергать себя опасности, этот растерявшийся и беспомощный друг на время удаляется восвояси.
Вскоре после этого невидимая рука зажгла на востоке огромную золотую лампу. Рука эта незримо поднялась из-за горизонта и поставила лампу на самый его краешек, как на порог, словно говоря: господа воины, позвольте мне немного осветить сию мрачную картину. Лампой была круглая полная луна — единственный фонарь, установленный у рампы этой сцены. Но и ее лучи едва проникали сквозь тяжелый туман. Предметы, прежде различаемые лишь с трудом, теперь рисовались призрачно и неверно. Окутанный таинственными парами гигантский светильник отбрасывал на воду обманчивый, почти демонический отблеск, напоминавший те фантасмагорические полосы света, которые, пронизывая ночной дождь, ложатся наискось на лондонскую мостовую из сине-зеленой витрины какого-нибудь аптекаря. И в этом сардоническом тумане лицо Лунного человека,[89] который глядел прямо на сражающихся, словно он стоял в каком-то подводном люке, лениво облокотившись о горизонт, — это странное лицо кривилось в тихой, по-обезьяньи самодовольной усмешке, будто Лунный человек тайно подстроил этот морской бой, а теперь от всей своей злобной старческой души радуется тому, как прекрасно подействовали его чары. Так и стоял, ухмыляясь, Лунный человек, только-только подняв голову над краем моря, — Мефистофель в суфлерской будке этой сцены.
Теперь благодаря луне «Паллада» (один из спутников «Ричарда»), державшаяся в стороне от боя, различила неподалеку одинокий силуэт неизвестного корабля. Она решила напасть на него, если он окажется врагом. Но не успели они сблизиться, как неизвестный корабль — это был «Скарборо» — был обстрелян с большого расстояния другим спутником «Ричарда», «Альянсом». Ядра полетели над морем, словно воланы в большом зале. Вскоре в дело вступили ракетки обоих кораблей, и они принялись без устали обмениваться чугунными воланами. Схватившиеся спутники двух главных бойцов дрались со всей яростью тех пылких секундантов, для которых ссора, послужившая причиной смертельной дуэли их друзей, становится их собственной ссорой. Эта интермедия настолько отвлекла внимание Лунного человека от «Ричарда» и «Сераписа», что, желая рассмотреть ее получше, он даже поднялся над своим люком и
