Посетитель, впервые у нас оказавшийся, естественно, не придает значения тому, в какую именно из дверей он вошел, но по окончании визита, собравшись откланяться, совершает самые курьезные промахи. Растворив первую попавшуюся дверь, он вдруг оказывается на ведущей наверх черной лестнице. Тут же захлопнув эту дверь, делает шаг к другой, однако в ужасе отшатывается от внезапно разверзшегося у самых его ног погреба. Распахнув третью, видит поглощенную работой служанку, которая при его появлении вздрагивает от неожиданности. Отчаявшись, он в конце концов расписывается в собственной беспомощности и заручается содействием надежного проводника, если таковой оказывается поблизости, и уж тогда только благополучно обретает выход. Однако забавнее всего попал впросак некий весьма утонченный молодой джентльмен, большой модник, проникшийся – и не без оснований – особыми симпатиями к моей дочери Анне. Как-то под вечер он явился с визитом и застал ее одну в столовой, где она коротала время за шитьем. Гость засиделся допоздна; затем, после затянувшейся изысканной беседы, в продолжение которой он не выпускал из рук шляпу и трость, приступил к длительному прощанию, беспрерывно отвешивая галантнейшие поклоны и пятясь назад, словно придворный после аудиенции у королевы; ни разу не оглянувшись, он раскрыл за спиной первую подвернувшуюся ему дверь, без труда перешагнул порог и старательно затворился в кладовке без окон, очевидно немало озадаченный тем, что в прихожей так темно. Вскоре послышались страшный шум и грохот, как если бы кошка нечаянно оказалась в посудном шкафу, дверь распахнулась настежь – и взорам вновь предстал молодой джентльмен, до крайности растерянный и удрученный. В величайшем смущении он обратился к моей дочери с просьбой указать ему нужную из девяти дверей – и склонная к проказам Анна, поведав мне впоследствии эту историю, особенно смеялась тому, какое удивление вызвала у нее перемена в манерах гостя: вся церемонность с него мигом слетела, и напоследок он держался по-деловому строго и вместе с тем необыкновенно просто. В нем появились даже невиданные ранее открытость и прямота: видимо, после того, как он неосмотрительно погрузил свои белые перчатки прямо в открытый ящик с тростниковым сахаром, вероятно воображая, что поскольку речи его так слащавы, то сахар ему сродни.
Серьезнейшее неудобство создавал камин и для гостя, когда тот в замешательстве пытался отыскать свою комнату, от которой его отделяло подчас множество посторонних дверей. Направлять его на верный путь с помощью указательных столбов выглядело бы, пожалуй, таким же чудачеством, как если бы сам гость стучался по дороге в каждую дверь, как поступает у Темпл-Бара[27] августейший посетитель лондонского Сити – его величество король.
Словом, все мое семейство не переставало изливать потоки всякого рода жалоб, пока наконец моя супруга не выступила с радикальным предложением – уничтожить камин in toto.[28]
– Что? – воскликнул я. – Уничтожить камин? Жена, изымать откуда-либо главную опору – занятие самое рискованное. Лишить спину позвоночника или оставить дом без камина – совсем не то, что извлечь из мерзлой земли лопнувшую водопроводную трубу. Кроме того, – прибавил я, – камни – это единственное в нашем жилище, что не подвластно времени. Если только на его величие не посягнут реформаторы, то и спустя века, когда стены нашего дома рухнут и обратятся в прах, камин будет гордо выситься, подобно монументу на Банкер-Хилл.[29]
Так я заявил поначалу. Но разве можно положиться на себя до конца, особенно человеку немолодому, которому негде укрыться от увещеваний жены с дочерьми? Со временем под их напором я начал склоняться к тому, чтобы пересмотреть свое мнение, – во всяком случае, обещал изучить вопрос более тщательно. В конце концов дело дошло до того, что пришлось обратиться за консультацией к некоему мистеру Скрайбу – по роду занятий каменщику-подрядчику, но отчасти и архитектору. Я официально представил его моему камину. Сам мистер Скрайб был представлен мне моей супругой, которая ранее немало заставила его попотеть над составлением различных смет; он же подолгу разрабатывал для нее планы дренажа самого грандиозного свойства. Добившись ценою больших усилий обещания супруги не беспокоить нас во время осмотра, я начал с того, что перешел вместе с мастером к самой основе, каковая оставалась скрытой в подвале. Я первым спустился по лестнице, держа в руке лампу: хотя на дворе стоял полдень, внизу царила полночная тьма.
Казалось, будто мы находимся в сердцевине египетской пирамиды: я, с высоко воздетой над головой лампой, указывая на едва различимую во мраке седую громаду камина, походил на проводника-араба в затянутой паутиной усыпальнице великого бога Аписа.[30]
– Сооружение в высшей степени примечательное, сэр, – после долгого безмолвного созерцания произнес мастер-каменщик. – В высшей степени примечательное.
– Да, – отвечал я не без самодовольства, – все именно это и говорят.
– Дымовая труба над крышей достаточно велика, сэр, – продолжал мой собеседник, критически сощурившись, – однако я никак не мог предположить, что основание камина столь внушительно.
Вытащив из кармана складной метр, он приступил к измерениям.
– Так, двенадцать футов в ширину – получается сто сорок четыре квадратных фута! Сэр, похоже, что дом строился главным образом для того, чтобы камину было где поместиться.
– Верно, камину и мне тоже. Скажите же, однако, со всей откровенностью, – спросил я, – решились бы вы подвергнуть столь достопримечательный камин уничтожению?
– Видите ли, сэр, у себя в доме мне такого и даром не надо, – услышал я в ответ. – Штука эта убыточная во всех отношениях, сэр. Знаете ли вы, что, сохраняя этот камин в неприкосновенности, вы теряете не просто сто сорок четыре квадратных фута отличной площади, но к тому же еще и значительный процент с весьма существенного основного капитала?
– Не понимаю.
– Взгляните сюда, сэр, – заговорил он, вынув из кармана цветной мелок и принявшись испещрять цифрами выбеленную известкой стену. – Умножим двадцать на восемь, это будет сто шестьдесят, если же помножить тридцать девять на сорок два, то… вы следите за мной, сэр? Сложим все это вместе, затем вычтем отсюда, итого выходит… – И он с головой ушел в свои вычисления.
Короче говоря, завершив эти сложнейшие выкладки, мистер Скрайб сообщил мне, что мой камин содержит в себе – совестно сознаться, но точной цифры я не запомнил – столько-то тысяч ценнейших кирпичей.
– Довольно! – остановил я его с беспокойством. – Умоляю вас, давайте теперь посмотрим там, наверху.
В верхних широтах мы совершили по обоим этажам два кругосветных путешествия, по окончании которых остановились под лестницей у входной двери: я взялся за круглую ручку, мистер Скрайб – за свою шляпу.
– Что ж, сэр, – молвил он, намереваясь шагнуть за порог и теребя в руках шляпу, – что ж, я думаю, что это вполне осуществимо.
– Позвольте, мистер Скрайб, что именно «вполне осуществимо»?
– Я имею в виду ваш камин, сэр: думаю что поспешность была бы здесь излишней, но в целом сносу он вполне поддается.
– Я тоже непременно об этом подумаю, мистер Скрайб, – сказал я, повернув ручку и с поклоном указывая ему на распахнутую настежь дверь. – Обещаю задуматься над этим вопросом самым серьезным образом, дело требует основательного размышления; весьма вам обязан, мистер Скрайб, до свидания.
– Значит, все улажено? – Жена с радостным возгласом выскочила из соседней комнаты.
– Когда они начинают? – нетерпеливо перебила ее моя дочь Джулия.
– Завтра? – торопливо вмешалась Анна.
– Терпение, милые мои, терпение! – отвечал я. – Камин большой, разом его не разломаешь.
Назавтра повторилась прежняя сцена.
– Ты забыл про камин, – бросила мне жена.
– Знаешь, жена, – отвечал я, – камин в доме, а значит, и у меня в голове.
– Но когда же мистер Скрайб примется его ломать? – спросила с любопытством Анна.
– Не сегодня, дочь моя, не сегодня, – заметил я ей сухо.
– Если не сегодня, то когда же? – с тревогой спросила Джулия.
По величине мой камин вполне способен соперничать с колокольней, и потому жену и дочерей можно было сравнить с колоколами, звон которых стоял у меня в ушах непрерывно: звучание их всегда сливалось в
