— Я не защищаю. Я выясняю. Ведь решение выносить мне.
Впервые они встретились взглядами, и Кривоножко наконец увидел его глаза. Светлокарие, небольшие и вострые. Они не понравились Павлу Ефимовичу — в них не было сомнений и колебаний.
'Сразу подчеркнул: 'Я буду решать'. А я, выходит, только при нем…' Но странно, уже привычное это самобичевание не принесло привычной же горькой радости — вот до чего меня довели. Наоборот, сам того не ожидая, Кривоножко ощутил облегчение: хоть и не слишком хорошо, а все — ясность. От Лысова он такого бы не потерпел, а вот от Басина… Что ж… Он не кадровый, отучившийся полгода на курсах младших лейтенантов. Он — инженер. Высшее образование. Да и с курсов — высших — только что… Ведь учили же их там кое-чему…
И как только пришла эта успокаивающая мысль, облегчение усилилось, и взгляд Басина не показался ему неприятным. Обыкновенный волевой командир…
Пет, теперь, кажется, Басни начинал не то что нравиться, но Кривоножко примирялся и с ним, и со своим новым положением и уже инстинктивно искал оправдания всему, что произошло и с ним н с другими…
— Так вы считаете?.. — начал было уже осторожней и мягче Кривоножко, но комбат, не повышая голоса, перебил:
— Пока что я ничего не считаю. Расследуют, не волнуйтесь. А нам с вами нужно иметь полную и точную картину происшествия. А вот чрезвычайное оно или нет — покажет дело. — Кривоножко отметил, что комбат твердо перешел на «вы», и принял это за признание его, замполитовских, качеств. Потому он и согласно покивал, Да, учили их там, учили… Но почему, почему он не спрашивает о Жилине и обо всех снайперах? Ведь с них все началось. С них!
Значит, все сам решил, припоминая все, что рассказал ему адъютант старший, понял Кривоножко.
Понял и, по привычке угадывать и упреждать мысли начальства, протянул, не столько утверждая, сколько как бы советуясь и заполняя паузу:
— Как вам связной?
— О Жилине пока говорить нечего, — отрезал Басин. — Покажет расследование.
Кажется, Жилин ему не понравился. Это — хорошо… Связной, конечно, нужен иной — услужливей, заботливей.
Почувствовав неожиданное облегчение, Кривоножко спросил о том, что его мучило больше всего, не давая возможности окончательно примириться и с новым начальством и со своим новым положением.
— А вы, простите, большевик?
— Я? — удивился Басни. — Да. Большевик. В институте был комсоргом курса, на заводе — парторгом цеха. Потом начальником цеха. — И, словно поняв все мучения своего замполита, чуть-чуть улыбнулся, и от этого напряженное лицо Кривоножко тоже разгладилось. — И вот вспоминая то время, мне и хочется с вами посоветоваться. Дело в том, что политикой партия стала война. Значит, нужна военная пропаганда, военная политика, или, говоря довоенным языком, производственная пропаганда. Так вот я здесь, — он придвинул к замполиту несколько газетных вырезок, торчащих из потрепанного журнала, — подобрал нужный материал. Кстати, в будущем делайте это сами. Это все о кочующих огневых точках. — И, перехватив недоуменный взгляд замполита, пояснил:
— Есть, представьте себе, и такие. Они больше всего подходят для наших условий и позволят полнее выполнить приказ об активизации боевой деятельности. Прочтите, проведите совещание с агитаторами и активом по этому вопросу, а на будущей неделе проведем батальонное партсобрание с повесткой дня: 'Сталинград и наши задачи'. Как вы на это смотрите?
Никогда еще — ни на сборах, ни в резерве, ни, конечно, во время боев — никто из командиров- строевиков не ставил перед ним таких задач. Что это задача, а не совет, Кривоножко стало ясно, как только Басин сказал, что ему 'хочется посоветоваться'. Не такой, видно, человек, чтобы советоваться. Командир ставит задачу, отдает приказ — вот что это за совет. Но такую задачу Кривоножко получил впервые, и он растерялся. Это было его святая святых.
Но ответил он в высшей степени странно для собственного настроя н убеждения. Что-то уже подавило его, перевернуло. Может быть, та самая воинская дисциплина, которая причиняет столько мучений отдельно взятым людям и которая как-то незаметно, въедливо, постепенно становится их сущностью.
— Есть, товарищ старший лейтенант.
— Ну, ладно, — опять доверительно, как в начале беседы, улыбнулся Басин. — Как бы нам организовать ужин?
— Это можно, — тоже понимающе улыбнулся Кривоножко, но сейчас же вспомнил, что Жилину разрешено спать, а командир хозвзвода тоже наверняка спит, и послать к нему некого. Выходило, что следует идти самому.
'Что ж… Пока что я еще хозяин и должен угостить нового командира. А потом, как-никак командир есть командир', — горько улыбнулся про себя Кривоножко и пошел будить командира хозвзвода.
Глава одиннадцатая
Ночью пал зазимок. Под ногами тревожно хрустела корочка подмерзшей бурой земли, ломко падали травы, запахло горьким осенним листом и еще тем необыкновенным — чистым, арбузным, — чем пахнут первые морозы.
На небе полыхали звезды, и заря вставала торжествующая, желтовато-алая. Иней и ледок казались опасными, ненастоящими, в них играли алые отсветы.
Басин собирался отдохнуть, но пришел уполномоченный особого отдела старший лейтенант Трынкии.
Невысокий, худощавый, с близко поставленными остро-серыми, круглыми, птичьими глазами, он держался скромно снисходительно и обратился к сонному Басину как к старому, но не слишком любимому знакомому: они встречались в штабе полка. Точнее, Басин сам заходил к нему, поговорить.
— Рановато укладываешься, старшой, — по-волжски перекатывая «о», пробасил особист.
— Откуда ж знать, что ты с утречка заявишься. Полагал, еще позорюешь… Землянка у тебя теплая…
— У тебя дела такие, а мне зоревать? — притворно удивился Трынкин.
— Ну, зачем ты уж так сразу — 'у тебя'. У нас, дорогой ты мой старший лейтенант. У нас. В полку.
— Отвечать тебе…
— И тебе.
— А я ж при чем? — насторожился Трынкин — он не привык к такому вольному отношению.
— А как же ты рассчитываешь? Если и в самом деле Кислов полез сдаваться в плен, то как твое начальство расценит твою оперативную работу? Не знал, что такой гад имеется?
Трынкин сощурился, и его покойное бледное лицо стало решительным и, пожалуй, злым; широко вырезанные ноздри чуть вздернутого носа раздулись. — Ты, смотрю, петришь…
Откуда?
— Как учили, старшой. Как учили…
Они помолчали, и Басин успел одеться и встать.
— Ты куда собрался?
— Поговорим с Кисловым вместе… Для начала… Басин смотрел твердо, по в глазах мелькала настороженная усмешка. Трынкин подумал, что комбат знает, как проворачиваются подобные дела, и все- таки собирается присутствовать на допросе.
Это — не положено. А он…
'Напрасно пришел к нему, — подумал Трынкин. — Нужно было сразу к комиссару… Как всегда'.
И вдруг вспомнил, что 'как всегда' уже не будет. 'Как всегда' стало 'как раньше'.
Может, и прав Басин?
