— Это вы сами разбирайтесь, товарищ Пряхин, — оборвал Кукушкин. — А пока уточняйте-ка причину перестрелки.
Все стало на свои места — строгая армейская служба с ее одновременно сложной и простой системой контроля, как всегда, сыграла свою роль. Все тайное стало явным, и Сенников впервые понял, что оно и не могло оставаться тайной. Что бы и как бы он ни скрывал, что бы ни выдумывал и как бы ни хитрил — все равно рано или поздно, а все обнаружится и за все придется нести ответ. Это открытие огорошило его, и он — опять-таки впервые — еще робко подумал, что не следовало бы ему так вызывающе вести себя, не такой уж он умный и всепонимающий. Лучше было бы, не мудрствуя лукаво, как следует присмотреться к службе, найти свое место, а уж потом…
Вот так правильные мысли опять привели его все к той же уверенности, что все его беды — только случайность. Просто он погорячился, и то только потому, что он всегда говорит все прямо, в открытую, а вот старшина все лукавит, все приберегает до подходящего случая. Бледный и все еще растерянный, — потому что обеляющие его мысли перемежались с мыслями осуждающими, Сенников вдруг решил: «Черт с ним — пускай наказывает. Я перетерплю. Ладно». И от этого почти жертвенного решения, готовности перенести всяческие неприятности он почему-то почувствовал себя смелее и увереннее. Мелькнула даже почти веселая мысль: «Да и как он накажет? Гауптвахты здесь все равно нет…»
Но Пряхин не стал наказывать. Как командир, он обязан был уточнить провинность подчиненного, выяснить, почему Сенников не отвечал на вызовы, и как-то выразить свое командирское отношение к провинившемуся подчиненному. Но в этот момент в старшине жил не только строевой командир, а еще и коммунист и, значит, политработник: честный и непримиримый. И старшина понял, что не взыскание тут нужно, не дознание, а нечто другое, что именно он недодумал, потому что нужное слово вырвалось само по себе.
— Трепач! — с нескрываемым презрением бросил он и отвернулся.
Сенников вспыхнул — всего он ждал, только не этого. Может быть, он даже возмутился, но сверху донесся рассудительный, словно утверждающий приговор, голос Почуйко:
— Це верно. Трепач!
Впервые Сенникову захотелось заплакать от обиды, горечи и полной беззащитности. Он уже понимал, что ему никто не поможет. Он оказался одиноким.
Слева донесся слитный, быстро нарастающий гул, и над горами появились тесно прижавшиеся друг к другу тройки самолетов. Серебристые, стремительные, несущиеся несколько впереди устрашающего гула, они пронеслись над горами и скрылись за главным хребтом. Пряхин посмотрел им вслед и спросил:
— Почуйко, что на линии?
— Та шифровки ж шпарят…
— Видно, начинается, — хмуро решил Пряхин и приказал: — Рядовой Сенников, отрыть окоп над дорогой. Приготовиться к обороне. Почуйко, останетесь старшим. Я пойду к городищу.
Он поправил оружие и быстро пошел к дороге. Почуйко остановил его:
— Товарищ старшина! Идуть! Оба идуть. И что-то тянуть на палке. — Он помолчал и восхищенно добавил: — Невжели ж тигра пристрелили… — И спросил: — Слухайте, а тигров едят?
Ему никто не ответил.
Сенников в нерешительности остановился. Приказ занимать оборону показался ему ненужным. Пряхин резко прикрикнул:
— Вам что приказано? Выполняйте!
Губкин и Вася притащили рысью шкуру, и все слушали рассказ возбужденного Васи, с невольным уважением поглядывая на улыбающегося и явно смущенного Губкина. Почуйко молча подкладывал ему лучшие куски, норовя опереться о его плечо. Лазарев больше интересовался принесенной связистами металлической пластинкой. Он нашел на ее краях остатки припая и долго изучал дырочки на краях. Только в конце ужина пришло время заняться пластинкой.
— В том, что это бохайский металл, сомнений нет, — сказал Лазарев. — Но кто из вас знает, что это такое?
Никто, конечно, не знал, хотя каждый с уважением подержал и осмотрел пластинку.
— Это, товарищи, самая настоящая прародительница ваших погонов! Да, да! Не удивляйтесь. Перед вами древний погон. Он крепился к кольчуге, на плечах воина, с помощью шнурков, или припаивался, или иным способом и должен был защищать воина от удара мечом сверху. Прошло время. Нужда в такой защите отпала, а погоны остались. Недаром они и сейчас делаются из металлической канители, как бы напоминая о своих предках. Ну вот. В данном случае погон этот рассказывает, что в найденном вами городище, вероятно, были бои. Под ударом меча погон оторвался, вернее, отпаялся и упал. Видите, есть вмятинка.
Тут только солдаты увидели на матово блестящей поверхности пластинки едва заметную вмятинку, похожую на след металлической чертилки.
— Человек, которого защищал этот погон, дрался в центре городища. Видно, он был отважным, стойким воином и умел драться до конца…
Люди примолкли, словно отдавая дань уважения неизвестному воину, отстаивавшему свою родину до последней капли крови.
— К сожалению, мы не знаем, победил он или погиб. А может быть, победив, умер от «черной болезни»… Как жаль, что мы ничего или почти ничего не знаем о тех людях…
— Вот видишь, — шепнул Вася Губкину. — Я ж говорил, что лучше б нам рукописи найти, чем драгоценности.
И покачал головой так, будто Саша все время хотел найти только драгоценности. Губкин не ответил. Он смотрел на Сенникова и не мог понять, почему у него такое усталое лицо, такой отрешенный, печальный взгляд.
Несколько секунд стояла тишина. Пряхин кашлянул и отдал приказ:
— Что б там ни было, а на городище пока ходить не придется. От поста далеко не отлучаться — за линией нужно будет смотреть в оба глаза. Завтра передохнем немного и возьмемся за оборудование поста.
На рыбалке
Пока люди были на линии, Почуйко твердо взял в свои руки хозяйственные дела гарнизона. Утром Пряхин хотел было распорядиться продуктами, но нашел их так тщательно и любовно рассортированными и прибранными, что даже позавидовал Почуйко. Он хотел было сказать об этом Андрею, да его не оказалось на месте.
Солдаты и Вася пошли к реке умываться, и старшина спросил у Лазарева:
— Куда это Почуйко делся?
— Фазанов ловит.
— То есть как?
— А мы тут от нечего делать наплели с ним силков и расставили по обочинам дороги и тропок. Вот он и пошел проверять.
Тут уж, кажется, стоило не хвалить, а ругать. Как это так? Без спроса занялся силками, без разрешения отправился гулять! Старшине не нравилась такая чрезмерная самостоятельность и в то же время… В то же время она ему нравилась, как Пряхин ни убеждал себя, что Почуйко не прав. Нравилось, что Андрей, не ожидая распоряжений, делал то, что считал нужным сделать не для себя, а для всех, для поста. Ругать его за это?.. Нет, ругать Пряхин не мог. Да ведь и распускать тоже нельзя! Дисциплина есть дисциплина.
Минут через десять из кустарника вышел хромающий Почуйко. Юн тяжело опирался на палку, но, увидев Пряхина, пошел бодрее, далеко, как на прогулке, выбрасывая палку. В левой руке он держал за ноги трех связанных фазанов — двух курочек и одного красавца петуха. Фазаны задирали головы и покорно хлопали большими светлыми веками.
— Вы что ж это, Почуйко, никому не доложили об отлучке? — как можно доброжелательней спросил
