он в строю, ухмыльнулся:
— Слушаюсь. Але где ж копать?
Пряхин указал места, потом посмотрел на Губкина, и тот, не ожидая приказа, подтянулся и с веселой, еще мальчишеской готовностью уставился на старшину.
— Вам, товарищ Губкин, оборудовать палатку, согреть чай, а потом приготовиться к дневальству. Рядовому Сенникову… — Аркадий выпрямился, но посмотрел не на старшину, а несколько поверх его ушанки из искусственной цигейки. Пряхин знал, о чем думал Сенников: «Сейчас вы, товарищ старшина, подберете мне работенку понеприятней: надо же наказать… если не за нарушение дисциплины, так за недозволенные мысли».
И потому, что мысли эти нужно было сломить, а Сенникова обескуражить, Пряхин дал ему самое легкое задание:
— Рядовому Сенникову приготовить подстилку в палатку и принести воды.
— Слушаюсь, — с деланным спокойствием, но все-таки несколько удивленно ответил Аркадий и добавил то, что не догадался добавить ни один солдат: — Разрешите выполнять?
Пряхин кивнул головой и, когда Сенников стал спускаться к реке, проводил его долгим, изучающим взглядом, потом взялся рассортировывать багаж, откладывая в сторону полушубки, плащ-палатки, связки запасного обмундирования и белья — все, из чего можно было устроить постель.
Саша Губкин сходил к порубке, вытесал из подлеска несколько кольев, соединил застежками две плащ-палатки и укрепил их на кольях. Третью плащ-палатку он сложил угольником и сделал из нее заднюю стенку жилья. Когда Сенников принес большую связку подсохшей травы, он расстелил ее на земле, покрыл сверху тремя полушубками и одеялом.
— На такой постели и подъем проспишь, — сказал Почуйко.
В долине реки накапливался туман. По склонам сопок поползли фиолетовые тени, а снега на вершинах вспыхнули ослепительно-оранжевым светом. Потом они порозовели, стали голубоватыми, а когда в закопченном очаге под чайником разгорелся костерчик, снега померкли и казались уже затерянными облачками.
Может быть, потому, что все вокруг было покойно, мягко, почти ласково, ужинали молча. Потрескивал костер. Снизу доносился лепет воды. Прихлебывая чай из кружки, Пряхин искоса рассматривал осунувшиеся, сонные лица солдат и, поддаваясь настроению, теплея сердцем, подумал: «Молодые они очень, почти мальчики. Ох, нелегко им придется, особенно зимой. Приберегать их нужно. — Он вздохнул. — А как приберегать? — И сейчас же ответил себе: — На себя побольше брать».
В недалеких кустах раздались отчаянный писк, клекот, шум крыльев и снова уже замирающий писк. Солдаты встрепенулись. Сенников вскочил с обрубка бревна, выхватил из составленного в козлы оружия свой карабин. Нагнувшись чуть вперед, вскинув оружие, он смотрел в сумрачную тишину прищуренным взглядом. Его подтянутая, освещенная костром фигура была напряжена, как перед броском, и так красива, что даже старшина залюбовался своим строптивым подчиненным.
«Ох и хороший солдат со временем будет», — подумал он, а вслух мягко произнес:
— Сова кого-то прихватила. Может, бурундучка, а может, фазанью курочку.
— А я, понимаешь, думал — медведь… — дурашливо вздохнул Почуйко.
Сенников поставил карабин в козлы, иронически улыбаясь, посмотрел на Андрея, но промолчал. Старшина отметил эту необычную для Аркадия слегка горделивую сдержанность и сказал:
— Вообще, товарищи, каждому придется дневалить. Так что учтите: сюда и медведь может подойти, и рысь, и пантера, и даже тигр. Ухо держать востро. — Он потянулся и приказал: — А теперь спать, товарищи. Завтра подъем, как всегда: в шесть. — И, перехватив Сашин взгляд, разъяснил: — Вы тоже ложитесь, Губкин. На дневальство я вас разбужу.
Оживленные, почти веселые, солдаты нехотя поднялись из-за стола. Лениво подбрасывая в костер сухие ветки, Пряхин долго слушал, как они переговариваются и смеются.
«Вот так и сдружатся, — думал он. — И опасности одни, и работа одна… Чего же ссориться?»
Он успокоился и прислушался. Все так же невнятно лепетала река, потрескивали сучья в костре. Издалека доносилось уханье ночной птицы. И все-таки тишина казалась такой густой и таинственной, что Пряхину стало не по себе.
С неба то и дело срывались звезды, украшая бледно-желтыми росчерками темное небо. Беззвучно- стремительный, внезапно рождающийся, а потом словно растворяющийся в огромном небе полет метеоритов только усиливал смутную тревогу. Старшина встал, отошел от костра к телефонному столбу. Зрение начало привыкать к темноте, он различил пятна кустарника и даже склоны сопок.
После полуночи он поднялся, чтобы разбудить Губкина, и вдруг увидел внизу, почти у самой реки, зеленоватый блеск чьих-то глаз. Пряхин осторожно вскинул карабин, щелкнул затвором. Зеленые огоньки пропали, в белесом, редком тумане проплыла чья-то тень. Послышалось чавканье и сопение.
Пряхин посидел возле столба еще минут двадцать, потом разбудил Губкина и предупредил:
— Внизу, за рекой, наблюдал движение. Присматривайте.
Сонный Губкин встрепенулся, испуганно и доверчиво посмотрел на старшину:
— А кто там? Как, по-вашему?
— Трудно сказать… Вообще… посматривайте. Понятно?
Кто же трус?
Сдерживая почти беспрерывную мерзкую дрожь, возникающую не то от неуверенности в себе, не то от предутреннего холодка, Губкин сидел возле телефона и всматривался в темноту. Приречный туман стал гуще. Река точно вышла из берегов и начала подниматься вверх. Белесые, бесшумные волны захлестывали ближний лес, заливали кустарник. Из этого светло-серого потока, как крик о спасении, часто доносилось жуткое гуканье ночной птицы.
Чем чаще кричала эта невидимая птица, тем отвратительней чувствовал себя Саша. Поначалу ему казалось, что кричит вовсе не птица, что это — условный сигнал к нападению на пост и что его уже обходят сзади. Тогда он резко оборачивался, нырял в жесткий бурьян, как в воду, приникал к земле, прислушивался. И в самом деле, на верхней порубке подозрительно шуршали опавшие листья, робко потрескивали сучья. Губкин изготавливался к бою, затаивал дыхание. Но в это время становилось так тихо, что он слышал, как гулко бьется его сердце. Обостренное зрение улавливало очертания ближних, еще не залитых туманом кустарников, гребень перевала и небо, усеянное крупными звездами, между которыми то и дело проносились метеоры.
Саша опять садился у телефона и, успокаиваясь, смотрел поверх тумана в слабо мерцающее небо.
В эту ночь было особенно много падающих звезд. Они бороздили небо то робкими росчерками, то ослепительно-яркими полукружьями. Иногда с неба срывался особенно крупный метеорит. Его раскаленная сине-алая головка, разбрызгивая яркие искорки, беззвучно неслась, казалось, к самой земле, но, вспыхнув, тоже растворялась в темноте ночи.
«Звездный дождь, — подумал Саша. — Он почти всегда бывает осенью, когда земля проходит мимо остатков какой-то развалившейся планеты».
Уже под утро, когда звезды стали меркнуть, а на дальних вершинах явственно проступили почти фиолетовые пятна снега, усталый, изнервничавшийся за ночь Губкин увидел, как из поднимающегося тумана вывалилась большая, безмолвная тень и полетела прямо на землянку. Саша вскочил и вскинул автомат. Безмолвная тень вдруг заорала таким противным, надрывным голосом, что Саша пригнулся, точно спасаясь от самолета. Почти сейчас же в близких кустах захлопали крылья. Стайка фазанов поднялась в воздух и перелетела к порубке.
— Тьфу ты, черт! — в сердцах выругался Саша. — Проявляй здесь бдительность. Ты диверсанта ждешь, а тут… птица.
Он вытер потный лоб и с горечью сказал:
— Ну как мне научиться не бояться? Ведь до того же противно, просто сил никаких нет.
