Еда согрела, захотелось спать. Дробот посмотрел на Прокофьева, хотел было сказать ему что-то, но осекся. То необычное, неживое, что заметил в его лице Сиренко, поразило и Дробота. Он нахмурился и отрывисто приказал:
— Сиренко, станьте в караул. Через полтора часа разбудите меня.
Свернулся калачиком подле Прокофьева, еще раз заглянул ему в лицо, повернулся и тотчас же засопел.
Прокофьев тоже смежил глаза. Лицо у него было необычным — страдальческим и мстительно- неживым. Сашка вздохнул и стал слушать.
Когда в лесу засумерничало, он явственно услышал вороний крик, посмотрел вверх и успел увидеть, как крохотный кусочек серого низкого неба пересекла темная, неторопливая тень. Сашка проворчал:
— Появились… черти, — и стал будить сержанта.
Дробот вскочил сразу и, казалось, еще не открыв глаз, уже успел оглядеться.
— Докладывай, — сказал он, рукавом утирая сладкую зоревую слюнку.
Докладывать, собственно, было нечего, и Сашка скорее для смеха, чем всерьез, буркнул:
— Пролетели две вороны. Высота… не определил. А полетели — вон туда… на северо-запад.
Дробот внимательно посмотрел на Сашку и, повернувшись в ту сторону, куда указал Сашка, достал компас и карту.
— Это очень, очень важно, — проговорил он, оглядываясь на Прокофьева. Затем жестом пригласил Сашку присесть и горячо зашептал: — Ты заметил, что повозки с хлебом шли с северо-запада и мотоциклисты сворачивали туда же? Прикинем, кто там стоит? По-моему, самое главное — штаб, тылы и наверняка второй эшелон пехоты. И танки там же: ближе к начальству. Под рукой у него. Понял? — И так как Сашка понимал не все, Дробот весело посоветовал: — Думай, Сашок, думай. Главное в нашем деле — видеть и думать.
Сумерки сгущались, и Дробот приказал включить рацию. Он произнес несколько фраз — никому не понятных и не ясных:
— Севера нет. Пятый и шестой. Миша и Женя нашлись.
А потом, заглядывая в карту, сообщил несколько цифр.
Сиренко ни о чем не спрашивал. Он добросовестно передал сообщение, получил от адресата «расписку» и стал свертывать рацию. Дробот смотрел в карту. Прокофьев все еще сладко посапывал, и, поглядывая на него искоса, сержант подтолкнул Сашку:
— Слушай внимательно, ага. «Север»— это танки. Мы их пока не обнаружили. Вот тебе: «Севера нет». «Пятый и шестой» — квадраты. Гляди, — Дробот показал по карте условные квадраты. — Запомни их как следует. «Миша» и «Женя» — это бронетранспортеры и мотопехота: проверили по следам, шуму моторов, мотоциклистам. Теперь запоминай условные обозначения.
И стал диктовать на память смешные, необычные наименования различных родов войск и вооружения. «Книгами» назывались пехотинцы, но «библиотекой» обозначались минометные батареи.
Сашка послушно повторял тайный код, известный только Дроботу да офицеру штаба, которому Сашка передавал радиограммы. Даже радист, что выдавал «расписку» о приеме Сашкиных радиограмм, и тот не знал, что обозначают таинственные «Миша» и «Женя».
Вспоминая командный пункт, неизвестные стороны штабной работы, Сашка сознавал, что ему доверяет Дробот, и, еще не понимая, зачем он делал это, проникался ко всему, что происходило, все большим и большим уважением. В его руки переходила не мнимая, выдуманная тайна, а подлинная, живая, от которой, по-видимому, зависело очень многое — может быть, жизнь людей, может быть, успех дела. Того огромного дела, которому Сашка отдал всего себя. Но как влияла передаваемая ему тайна на ход этого, лично Сашкиного и общего для всего народа, огромного дела — он еще не знал.
А Дробот, буравя его своими косопрорезанными и сейчас пронзительно-темными глазами, раскрыл перед ним и это, последнее. Самое тайное из всего тайного, что несли с собой разведчики:
— Понимаешь, наши должны начать наступление. Мы знаем, что противник подтянул резервы, а вот куда — точно еще не известно. Вот мы и разыскиваем эти резервы. Если они здесь, в этих районах- квадратах, значит, наступление начнется быстро, и тогда немцам, даже если они и заметят нас, будет не до нас. Если резервы в другом месте, мы вернемся назад, а наши начнут наступать в другом районе. Теперь сам подумай, что будет, если резервы будут как раз там, где наши начнут наступление?
Он помолчал, и Сашка, ощущая на себе его трудный, но теперь не такой уж пронзительный взгляд, постарался представить, что будет с неизвестными «нашими» в этом печальном случае. И не сумел. Ведь он никогда еще не наступал, никогда не бывал в настоящем бою. Не представляя, что может произойти, он все же понимал, что предполагаемое Дроботом будет очень печальным. Печальным для наших, и, значит, для него лично. Поэтому Сашка сдержанно кивнул и промолчал.
— Мы с тобой сейчас глаза, и уши, и нервы нашей армии. Мы сидим здесь, а там, — Дробот махнул рукой в сторону далекой и ничем не выдающей себя передовой, — там сейчас с нашим сообщением побежали к командующему. И он на своей карте отмечает, где эти самые «Миша» и «Женя», и думает, куда делся «Север». И пока он думает, а я с тобой разговариваю — кто-то уже передает наши слова в штаб фронта, а может, и в Ставку… Это только так кажется, что наша работа неважная. Забрались несколько человек в тыл врага и уж на что-то влияют. Мелко, дескать, они для этого плавают. И верно. Пока мы без дела — мы с тобой, брат, песчинки не то что в армии, а даже в дивизии. Но когда мы в деле, вот как сейчас, от нас, парень, как от генералов, зависит очень многое. Очень!
Он перехватил недоумевающий и словно бы подозрительный Сашкин взгляд, не сменил тона, не отвел глаз, а сурово продолжил:
— Думаешь, задаюсь? Считаешь, загордился? Нет, парень, нет. Просто знаю, что лежит сейчас на наших плечах. Понимаешь, не всегда лежит, а сейчас. Потому что на каждом солдате хоть раз в его солдатской жизни, но лежит такая ответственность. Ну а на нас, разведчиках, чаще, чем на других. Мы сейчас отвечаем не за себя. Наши с тобой жизни, Сашок, наши с тобой переживания ничего не значат. И сами мы себе не принадлежим. Потому задаемся мы или не задаемся — не самое главное. Главное, что от нас зависит сейчас дело. Понимаешь, дело! А за этим делом стоят жизни, ага. Понял?
Сашка посмотрел на сержанта, как на колдуна: ведь совсем недавно он уже ощутил все величие дела, которому он служит, и всю собственную ничтожность перед его огромностью. Теперь тот внутренний протест, которым встречал Сашка сознание собственной ничтожности, исчез. Дробот не только подтвердил его мысли, но и перевел их на новую, высшую ступень, заставил, не переоценивая себя, не гордясь собой, ощутить собственную значимость, от которой захватывало дух.
Да, все было так. Сам ты можешь ничего не значить. Но если дело, которому ты служишь, — огромно, то оно само поднимет тебя и приобщит к самому главному, что есть на белом свете…
Сашка, конечно, не мог даже мысленно произнести заветное слово «подвиг», обозначавшее это высшее, хотя оно жило в нем, обостряло его мысли и чувства. И ему казалось, что он не то что сможет, а постарается сделать свое маленькое, но в эти часы оказавшееся огромным дело как можно лучше. Он, конечно, понимал, что сержант опытней, смелее и гораздо мудрее его, Сашки, однако и сам он, Сашка, все понимая, как бы поднимался, вырастал в собственных глазах и был готов к большим делам.
Они открылись перед его взором сразу.
— Что же мы знаем? — шептал Дробот. — Знаем мало. Можем лишь догадываться, что где-то в этом районе находится немецкая дивизия. Для таких догадок у нас много фактов. Но ведь догадки не передашь. Значит, требуется залезть к немцам в пасть и самим посмотреть, пощупать, что там у них и как. Я, конечно, не генерал, да ты сам посмотри на карту, ага. Вот тебе село… Вот деревни. А кругом, видишь, леса. И заметь, все в куче, все под руками: и дорога главная недалеко, и другая дорога на соседний участок фронта тоже рядом. Значит, нужно рассмотреть это место как следует. Пойдем лесом до речки, потом речкой до огородов. А там сориентируемся… — Дробот помолчал и жестко добавил: — Все это очень опасно. Рискованно. Потому своим заместителем назначаю тебя. Понял? С сей минуты ты за нашу разведку в таком же ответе, как и я.
Сашка растерянно поморгал и слегка приоткрыл рот. На его лице проступило выражение не то удивления, не то испуга, но оно быстро пропало, осталась лишь оторопь. Дробот усмехнулся и деликатно отвернулся, давая Сашке возможность прочувствовать и всю прелесть доверия и всю тяжесть его, радость и сомнения, гордость и опасения. Он все знал, этот зеленоглазый, скуластый сержант.
