Они вернулись в землянку, заперлись изнутри и впервые за все эти дни поспали всласть. В лесу дрались из-за остатков помоев сойки и сороки, противно каркали галки и вороны. Ночью поели, и Сутоцкий с Гафуром пошли к передовой давать сигналы. Когда они вернулись, уже светало, спать не хотелось. Обчистились, поели и не спеша ушли в лес.
Далекая передовая почти не слышалась. Отдельные орудийные выстрелы не трогали – они казались глухими и нестрашными. На подходе к старой, помеченной на карте дороге, там, где она круто разворачивалась и спускалась вниз, к мосту через сонную речушку, передовая вдруг ожила – шип, серия разрывов, снова уже не шип, а рев в слившиеся в сплошной гул разрывы. Ударили «катюши», много «катюш». Наверняка больше дивизиона. Может быть, даже полк.
Разведчики приостановились. Разрывы стихли. Всполошенно застрекотали сороки, и пронзительно заверещали сойки.
– Может… началось? – нерешительно сказал Гафур.
– Не помню, чтобы артподготовка начиналась с «катюш», – неуверенно ответил Матюхин. – Ими обычно кончают. Да и рано еще. Нас же предупреждали – через неделю. А сейчас четвертый день.
Они еще погадали и услышали несколько орудийных выстрелов – хлестких, звенящих даже на расстоянии. Неожиданно неподалеку, километрах в полутора, раскатилось эхо разрыва. Лес перекатил эхо, и, когда оно умолкло, донесся слитный тяжелый гул.
– Неужели танки? – спросил Гафур.
– Похоже, но чьи? – ответил Матюхин. Что спросил Сутоцкий, он уже не услышал. Справа и слева загремели не то орудия, не то разрывы, и сейчас же над лесом прошли бомбардировщики.
Воздух сразу уплотнился, стал звенящим и упругим. Артиллерийская подготовка пехотной атаки развивалась полным ходом. Грохотали орудия, глухо рвались снаряды. Постепенно пришли в себя и немецкие артиллеристы и начали отвечать нашим, норови подавить стреляющие батареи.
Им стали отвечать, и грохот боя ощутимо приблизился, особенно после того, как над разведчиками стали разворачиваться отбомбившиеся по батареям штурмовики.
Минут через двадцать опять сыграли «катюши». На этот раз гул их разрывов разнесся по всей передовой.
– Кажется, началось… – отметил Матюхин, решая, что же теперь им делать: сидеть на месте, идти навстречу своим или, наоборот, отходить назад, чтобы воспользоваться обстановкой и продолжить разведку.
Но тут его подтолкнул Гафур и показал вниз, на дорогу. Там мчались автомашины с орудиями на прицепе. Расчеты напряженно смотрели назад. Матюхин сразу определил – орудия противотанковые: низкие, разлапистые, с толстыми набалдашниками – надульными тормозами. Не снижая скорости на повороте, они понеслись к мосту.
– Драпают, что ли? – осведомился Сутоцкий.
– Похоже, но от кого? Ведь артподготовка только что окончилась.
– Товарищ младший лейтенант, а ведь танковый гул начался перед артподготовкой.
Андрей уставился на маленького Гафура. Надо же, чертенок какой. Все помнит, все замечает! И тут же сработало офицерское мышление Матюхина. Оно, как инстинкт, подсказывает сразу, четко восстанавливая или дорисовывая тактическую картину.
Да, наши танки прорвались через оборону противника внезапно, до артподготовки. Да, они мчатся сейчас именно по этой, кратчайшей к эсэсовцам дороге, и какой-то немецкий командир сразу понял всю опасность этого стремительного броска и вывел из-под огня свой резерв – противотанковую батарею, приказав ей стать в единственном на этой дороге месте, где еще есть надежда остановить танки. Таким местом был мост через реку.
– Грудинин! Перед мостом сейчас развернутся противотанкисты. Бей их по одному. Если что случится с нами – действуй самостоятельно. Остальные – за мной. Переправимся через реку и зайдем к ним в тыл.
Он бегом бросился вниз, к реке, и, поднимая оружие над головой, поплыл Мокрый, выскочил на противоположный берег, не оглядываясь – он был уверен, что ребята не отстали от него, – вбежал в куртинку. Первая машина уже развернулась на лугу и подъезжала к прибрежному кустарнику. Матюхин оглянулся. Ребят не было. Он выругался и стал глазами разыскивать их. Они барахтались еще на середине реки. Сутоцкий, погружаясь в воду, одной рукой поднимал автомат, а второй толкал Шарафутдинова.
– Черт! Оказывается, он не умеет плавать!
Андрей хотел броситься им на помощь, но между ними стала вторая машина, и расчет, сняв орудие, развернул его и стал окапываться. Шофер выгружал ящики со снарядами. Матюхин так и остался на одной стороне изготавливающейся к бою батареи, а ребята – на другой.
Пять орудий расположились полукругом, раскинули станины, и расчеты спрятались за щитами. Шоферы отогнали машины к ивам, под кустарник. Теперь Матюхин оказался между батарейцами и шоферами. С кого же начинать и когда?
Но начал все-таки Грудинин. Он стал аккуратно снимать по одному артиллеристу из каждого расчета. Пока первый расчет оттащил убитого и, оглядываясь, искал причины его смерти, последний только склонялся над убитым. Грудинин опять ударил по первому расчету, и тут же споро ударили два автомата Сутоцкого и Шарафутдинова. Грудинин немедленно перенес огонь на третий расчет.
Выскочившие из кабин шоферы прихватили карабины и бросились было на помощь расчетам, но их встретил огнем Матюхин. Он бил скупо, короткими очередями. Один из шоферов не выдержал и бросился бежать к селу, но Матюхин срезал его. Два других подняли руки, и Андрей приказал им сесть спиной к иве и положить руки на затылок.
Когда он оглянулся, то увидел, что Гафур и Николай стреляют уже из-за станин второго орудия, а все расчеты сгрудились у четвертого и яростно отбиваются, норовя развернуть пушку. Щит прикрывал их о г. огня Грудинина, и Матюхин полосанул их по напряженным потным спинам. Оборвав очередь, он заорал:
– Хенде хох! Гитлер капут!
