Видя, что жена начинает отставать, Хухучу крикнул ей: «Никак, ты хочешь стать женой Сэнгума?»
На что та ответила: «Негоже, милый, бессовестною тварью, псу подобной, считать меня! Прошу тебя, оставь ему хотя бы чашу золотую! Пусть будет из чего воды напиться».
Хухучу швырнул назад золотую чашу и поскакал восвояси. Явившись к Чингисхану, конюший поведал владыке, как бросил Сэнгума средь песчаных барханов, пересказал слово в слово свою перебранку с женой. Выслушав его, Чингисхан повелел: «Дарую жизнь лишь женщине его. Конюший же, что бросил хана, что своего же властелина предал, и моего доверья недостоин». И Хухучу тотчас был казнен.
Узнав о случившемся в урочище Дидиг сахал, мать Таян-хана найманского Гурбэсу* сказала: «Ван- хан — потомок рода древнего и ханского к тому же. Пусть принесут мне голову несчастного того. И если убиенный — точно хан хэрэйдов, устроим тризну по усопшему тогда».
С чем и послали к Хори субэчи. Тот голову убитого отсек, доставил в ставку, где ее и опознали. А опознав, водрузили на белый войлок и совершили обряд жертвоприношения — возложили перед новым кумиром напитки и кушанья; прислуживали при этом невестки — стол трапезный накрывали, кубки с вином подносили, наигрывали на хуре*.
В разгар церемонии голова Ван-хана вдруг рассмеялась.
«Она смеется!» — вскричал взбешенный Таян-хан и велел ее растоптать.
Воля хана была немедля исполнена.
Тогда найманский воевода Хугсэгу сабраг, поступок хана не одобрив, изрек: «Негоже, хан, с кумиром — главою хана убиенного — так обходиться. Вон и собаки заскулили на дворе. Все это не к добру! Отец твой, Инанча билгэ, однажды слово обронил такое:
Не вняв увещеванью воеводы, самолюбивый Таян-хан надменно рек:
«Торчат в степи, что на востоке, и много возомнили о себе монголы. Их кучка жалкая до смерти запугала, согнала с отчины и в бегство обратила, и, наконец, свела-таки в могилу Ван-хана, потомка древлеславнейшего рода. Ужели всех прибрать к рукам они хотят, поставить хана своего над нами? Известно, что на небе два светила — луна и солнце; в их воле освещать небесный свод. Но как же можно на земле двум ханам сразу править?! Я непременно попленю монголов этих и в отчину свою их пригоню»*.
Но мать его на это возразила:
На это Таян-хан сказал:
«Какие б ни были они, а все же мы пленниками их приведем к себе, колчаны их захватим».
Но тут все тот же верный воевода Хугсэгу сабраг предостерег его: «Не много ль на себя берешь, мой хан? Тебе ли говорить такое? Одумайся, прошу».
Надменный Таян-хан, не вняв ему, тотчас же отослал посла по имени Торбиташи к главе онгудов Алахуши дигитхури со словами: «Монголов кучка, что в степях восточных, кичиться стала силою чрезмерно. Так вместе повоюем тех монголов, их попленим, колчаны отберем. И выступай, мой Алахуши, немедля и будь в моей дружине правым краем».
Выслушал найманского посла Алахуши дигитхури и отослал с таким ответом: «Нет, не могу быть правым краем в твоей дружине».
И тут же вождь онгудов послал гонца по имени Юхунан с поклоном к Чингисхану и словами: «Найманский Таян-хан твои колчаны отобрать грозится. Мне предложил в его дружине правым краем быть. Я отказался — и Небо Вечное тому свидетель. Теперь же, зная замыслы его, я шлю гонца тебя предостеречь: будь осторожен, не дай врагу себя обезоружить»*.
Юхунан, посыльный Алахуши дигитхури, разыскал Чингисхана в урочище Тулгинчэгуд в окрестностях Тэмэн хээр, где он устроил облавную охоту. Выслушав онгудского гонца, здесь же, в урочище, собрались держать совет*, как быть, что делать.
«Отощали лошади у нас, воевать теперь не можем», — сетовали многие мужи. Но Отчигин ноён* им возразил: «Тоже мне нашли причину — кони, мол, их отощали. А мои — крепки и в теле. Разве смеем сложа руки мы сидеть, коли известие такое получили?!»
Отчигин ноёну вторя, Бэлгудэй ноён такое слово молвил:
