края?
Казаки, естественно, продолжили здесь традицию своего демократического самоуправления: в поселках — выборные атаманы, в центре — одной из трехреченских станиц (Драгоценке) — станичный атаман. Традиционным оставался и быт, в основе которого лежал каждодневный труд.
Внешние, так сказать, обстоятельства способствовали налаживанию нормальной жизни. Китайские власти в 1917–1931 годах оставили казаков в покое, не вмешиваясь в их дела. Китайского населения в Трехречье не было, а по этой причине не могло возникать и конфликтов, которые потребовали бы вмешательства китайской администрации в Хайларе. Никакой воинской повинности, как было на Родине, здесь, в Китае, казаки как иностранцы не несли. А казачья повинность в России, напомню, была действительно очень нелегкой. Каждый из сыновей уходил служить, т. е. отрывался от хозяйства, на четыре года; каждый должен был явиться на службу в полном казачьем форменном обмундировании (казенным было только оружие) и на собственном коне, в полной верховой конской сбруе (казачье седло, переметные сумы, уздечка, недоуздок). А в семье по три-четыре сына… Затраты были немалые!
В Китае же ничего этого не было. Все взаимоотношения с китайской администрацией начинались и кончались сбором с казаков налогов.
Налог собирался на месте приезжим из Хайлара китайским чиновником, который сам определял и размер этого налога, — пишет Н. С. Сибиряков ('Конец Забайкальского казачьего войска, с. 223–224). — При этом чиновник соблюдал прежде всего интересы свои, интересы Цицикарской провинции и управляющего провинцией генерал-губернатора. Угощения, подарки побогаче от всего сельского общества, жалобы на неурожай, падеж скота — и налог облегчался, отнимая от хозяина лишь малую толику его доходов. А низкие налоги — это возможность расширенного воспроизводства, т. е. именно то, на чем и основывалось возрождение и бурное развитие хозяйств эмигрировавших в Китай казаков-забайкальцев. По их признанию, Трехречье было в этом отношении подлинным 'золотым дном'.
Как протекала жизнь в первые годы? Ежегодный — обычный круг сельскохозяйственных работ: поднимали целину, сеяли пшеницу, собирали, как правило, богатые урожаи; заготавливали сено, выращивали возраставшее поголовье скота — овец, коров, лошадей. В страдную пору семья трудилась с утра до вечера.
Но и отдыхать тоже умели и не забывали. Отмечали все православные праздники — в особенности Рождество, Масленицу и Пасху. В девяти крупных поселках были построены храмы, в каждом — школа. Праздновали с присущими казакам традициями и обрядами, широкими пирушками, неудержимым весельем! 'В Рождество и на святках, — вспоминает Н. С. Сибиряков, — христославщики, маскарадные карнавальчики с ряжеными, обходившими все дома подряд, строительство баррикад из саней поперек улицы. А бывало, пока казак бражничает в гостях у друга, перевозжают его застоявшегося на морозе коня вместо удил за неподвижную часть упряжи. Дурная шутка, а шучивали. Выйдет захмелевший гость, отвяжет лошадь, нукнет… и понесет неуправляемый конь. Хорошо, коли только ушибами отделается седок. На Масленице — кавалькады: всадники и всадницы на лошадях и верблюдах, тройки, где в кореню лишь хомут да дуга. Женщины в ярких шалях, полощущихся при скорой езде. На Пасхе — высоченные общественные качели. Визг, хохот, испуганные крики, когда стоящие на козлах парни так раскачают, что того и гляди через матицу полетишь'.
С местным населением — в основном тем же, что и в соседней России — тунгусами, эвенками, монголами — связь казаков всегда была крепкой, и иначе быть не могло. Контактов с ними просто нельзя было не иметь. Ведь все занимались одним общим делом — будь то скотоводство или охота. Монголы были пастухами, которые пасли казачьи табуны, стада коров, отары овец. Монголки и бурятки приезжали в казачьи станицы выделывать шкуры, стегали и шили одеяла из мерлушки. Русские же выделывали кожи, сбивали войлоки и снабжали ими монголов. Сложились тесное, но четкое разделение совместных обязанностей и совершенно естественные контакты. Народы Барги и Трехречья хорошо знали уклад и быт соседей, их праздники. Всем им было присуще широкое гостеприимство.
С 'той стороной' тоже сохранялись и поддерживались своеобразные отношения. Была и открытая вражда, но друг в друга через реку не стреляли. Были и разделенные семьи: например, родной брат живет через Аргунь… Контакты тоже поддерживались, разного рода. Но в основном до 1929 года…
Не только сохранялось, но и культивировалось высокое искусство лихой и отважной джигитовки — недаром на Всеманьчжурском Конном празднике в Харбине в 1942 г. она вызвала бурный восторг тысяч собравшихся зрителей — русских, китайцев и японцев (особенно у последних).
А на состязаниях в столице Маньчжоу-диго — Синьцзине (Чанчуне) призовые места заняли казаки Пешков, Родионов и Плотников…
К моменту возникновения советско-китайского конфликта, по данным И. И. Серебренникова, в речных долинах Барги насчитывалось около 800 русских земледельческих хозяйств с населением до 5 тыс., в частности, в районе Трехречья обосновалось 21 русское селение с 375 хозяйствами и населением свыше 2 тыс. Они просуществовали здесь до середины 50-х годов.
Но цифра народонаселения Трехречья нуждается, на мой взгляд, в серьезной корректировке. Японские власти оценивали численность казаков в Трехречье цифрой в 5,5 тыс. Тоже, по-моему (намеренное?), преуменьшение. А может быть, просто не учитывалась многочисленность казачьих семей? Мало было семей, имевших менее восьми детей, а были и с пятнадцатью, — утверждаю это не я, а Н. С. Сибиряков. Иметь много детей — это было и необходимо: не хватало, совершенно не хватало рабочих рук.
Что особенно хочется подчеркнуть, завершая раздел о жизни казаков в Трехречье, так это их верность традициям и знание своих корней, предков, верность заветам предков. Об этом хорошо говорит поэт Алексей Ачаир — сам казак Ачаирской станицы, в стихотворении 'Деды':
