хорошая, светлая идея, но поскольку я НАВЕРХУ и хочу сохранить этот кайф, эту роскошь, я готов принести всех бедняков в жертву холоду.
Ричард Штайн всегда говорил, что никто не заслуживает жизни в холоде. Но в данный момент мне как- то все равно.
[СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ]
ОЧЕРЕДНОЙ ДЕНЬ В ЗАБВЕНИИ
Сегодня, когда я проснулся, а мои мозги прилипли к задней стенке черепа («Поросяк» наградил меня жутким похмельем, парой потянутых мышц и синяком), я решил, что нахожусь в забвении, а не в реальности. Как я упоминал выше, забвение – самое мерзкое место на Земле, но если только притворяешься, то здесь вполне сносно. Когда ты превратился в ничто, то и волноваться не о чем. А отказ от волнений – это лучшее, чем я могу сейчас себе помочь.
Я говорю:
– Я – пшик.
Эти слова приносят облегчение. Все мои нервы сейчас стараются выпрыгнуть из тела, потому что у пшика нервов нет. Я закутываю свое тело в кокон из одеял, чтобы кожа испытала хотя бы минимум комфорта. И только лицо ощущает неприятный сквозняк.
Я решаю проспать вот так целый день, входя и выходя из реальности. Нет ничего важнее, чем пребывание в мире снов, когда реальный мир столь ужасен. Христиан входит и выходит из моей каморки каждые полчаса, чтобы проверить, не собираюсь ли я устроить какую-нибудь новую дикую веселуху, но я отвечаю, что на сегодня с меня веселья хватит.
Христиан взвывает и уходит обратно смотреть повторы телемагазина. Мне не нужно объяснять, почему они показывают только повторы. По меньшей мере за последние три года не было выпущено ни одного нового шоу, именно поэтому я смотрю только «Звездные войны». Христиан смотрит «Серц к Серцу» и «Команду А». Иногда, пока Христиан смотрит «Команду А», я задумываюсь, может, мистер Ти такой же, как все, – скучающий и лишенный эмоций. Христиан считает, что мистер Ти имеет право, ведь он национальный герой и должен был стать спасителем вместо Иисуса Христа.
Я вспоминаю, что сейчас должен находиться в забвении и не должен сознательно воспринимать ужасные вещи, которые происходят в мире, – например, что мистер Ти потерял душу. Я пытаюсь избавиться от мыслей. Затем я позволяю глазам снова вернуть меня в мир снов.
Внутри мира снов я представляю, что я – бабочка, которую насилует самка-стрекоза, прямо в воздухе. Потом нас обоих проглатывает лягушка, и кислота в ее желудке расщепляет нас, а стрекоза все наяривает. Сон длится примерно две секунды и потом переходит в другой – там я стал пятью аристократами, жующими колбасу.
На работе не так уж легко притворяться, что я в забвении. Если я ничто, то я не могу работать за кассовым аппаратом, это просто абсурд. И я решаю, что только мой разум пребывает в забвении – потому что я так решил, – а мое тело становится безмозглым зомби, который тем не менее может выполнять простые операции, такие как печатание и раздача еды. Надеюсь, мой мир на колесах не заставит меня вспомнить, что я – Лист, и не бросит безжалостно обратно в реальность, где я точно не хочу находиться.
Первая смена – Джин, Нэн и Водка – до сих пор в ресторане. Они присосались к БОЛЬШОМУ круглому столу вместе с Сатаной, попивают коктейль «Вырви глаз» и едят чипсы под пиво. Судя по всему, они не хотят отправляться на ночь домой. Наоборот, сегодня они намерены напиться до чертиков и оторваться на славу в «Сатанбургере», пока вторая смена будет вкалывать.
Но поскольку я ничто, меня не волнует, останутся они тут или нет. Гроб, напротив, жалуется, как обычно и на что обычно. Мол, если он не развлекается, то никто не должен. Но я не виню его за такое стервозное отношение, просто у него такой характер. Если бы не эта его стервинка, он был бы таким же скучным, как все остальные.
Гроб рычит на сиропных муравьев, которые пробрались к нему в кухню. Сиропные муравьи страшно докучливы. Они БОЛЬШИЕ, где-то с палец, и у них толстые жопы, наполненные сиропом. В мире, откуда они пришли, люди их доили и собирали сироп в бутылки. На этикетках бутылок была надпись: «Сироп сиропных муравьев» – с нарисованным муравьем, который лукаво улыбается и какает на тарелку с блинами. Однако на их планете блины делают из опилок, потому что там нет муки, не говоря уже о том, что дерево является одним из четырех основных видов пищи, вместо наших хлеба и зерновых.
Гробовщик поджаривает муравьев, отчего их задницы лопаются и выпускают сиропные лужи, и его стол становится клейко-липким. Маленькие капельки сладкого сиропа попадают ему на запястье и склеивают там волосы. А ведь ничто так не бесит Гроба, как склеившиеся волосы на запястье.
Он решает, что не стоит тратить время на муравьев, и посылает оживших демонов, степлер и нож для рубки мяса на охоту. Они раньше никогда не ели сиропных муравьев, но очень хотят попробовать на вкус существо, у которого сироп в жопе. Сначала демоны громко чавкают в воздухе, кружась на месте, не зная, как обходиться без ног. Однако как только соображают, тут же расправляются с паразитами. Разрывая муравьев своими железными челюстями, они превращают стол в липкое безобразие. Гроб продолжает работать и злиться.
Я возвращаюсь из небытия и слышу следующее: – КАКОГО ЧЕРТА ТЫ ТРОГАЛ ЕГО ПЕНИС?
Я вижу, что Нэн ругается с Сатаной. Я в моем мире на колесах: три распростертые фигуры из воска, которые тают и смешиваются друг с другом посредством воплей. Я слышу три разных голоса: у Сатаны спокойный, Джин срывается на удушливый крик, а Нэн орет в истерике, как мать, которая увидела смерть своего ребенка.
– Я его не трогал, – отвечает Сатана, по-детски мотая головой.
Нэн расстегивает и спускает штаны Джина, открывая на обозрение пляшущего червячка.
– Тогда каким образом он ожил? – спрашивает она. Червячок оживленно крутится. Его рот развился из мочеиспускательного отверстия, а мочевой пузырь стал его желудком, появились два маленьких глазика, прямо змеиные.
– Мне жаль, – говорит Сатана. – Но я не мог удержаться. Знаешь ли, непросто быть единственным гомосексуалистом на планете. У меня есть потребности, которым трудно противостоять.
– Ты уж постарайся! – отвечает Нэн. – Джин мой. И он не такой, как ты. Только я могу прикасаться к его
