неограниченной свободы открытая пораженческая проповедь. Враждебность, с которой эта пропаганда была встречена на первых порах в массе, не подлежит сомнению Достаточно просмотреть соответствующие страницы повествования «Хроники февральской Революции (Заславскаго и Конторовича), где в изобилии зарегистрированы из повседневной печати факты такого порядка. Их легко пополнить впечатлениями мемуаристов. Почти всё они солидарны (не исключая и мемуаристов большевистского лагеря – Залежский, Раскольников)т в характеристике настроений, господствовавших на случайных уличных сборищах, на народных митингах, в солдатских казармах и отчасти в рабочей среде, после появления на арене развертывающейся революции ленинских сателлитов или «ораторов из чеховской палаты № 6, как их окрестило тогдашнее острословие, зафиксированное Плехановым. Подвойский должен был впоследствии признать, что две недели ушло у большевиков на интенсивную борьбу с «гнусной клеветой», подхваченной мещанской обывательской толпой, которая всегда склонна легко воспринимать сенсации «уличной прессы». Печать улицы сыграла, конечно, свою роль. Но не ея «ядовитая травля» вызвала патриотические настроения масс – то был здоровый инстинкт самопроизвольного внутреннего протеста. Суханов, присутствовавший среди немногих «добровольцев» на встрече Ленина и интересовавшийся непосредственным впечатлением солдат, которые участвовали «по наряду» [54] в помпезной уличной процессии мог услышать в толпе не совсем приятные для организаторов речи – беспардонная проповедь вызвала и соответствующей отклик «Вот такого то бы за это на штыки поднять»
И внушительная картина, изображающая Ленина ораторствующим на броневике, который 3-яго апреля медленно полз по улицам столицы от финляндского вокзала к особняку знаменитой балерины, превращается в какие-то внешним театральные декорации, позаимствованные из старого потемкинскаго архива XVIII в века. На следующий уже день матросы 2-го Балтийского Экипажа, бывшие в почетном карауле на финляндском вокзале вынесли постановление, в котором выражали сожаление, что они не знали, каким путем Ленин вернулся в Россию, иначе вместо криков «ура последний услышал бы негодующие возгласы: «Долой, назад в ту страну, через которую ты к нам приехал». А матросы в Гельсинфорсе сбрасывают большевистских ораторов в воду и обсуждают вопрос о способах ареста Ленина. Тот же вопрос в конкретной форме ставится и в Волынском полку. В Московском полку собираются громить помещение «Правды». На тысячном митинга солдат Преображенского полка создаётся такое обостренное настроение что плехановцу Дейчу приходится брать Ленина даже под свою защиту, ряд солдатских митингов с шумным протестом против Ленина и К° требуют от правительства расследования условий возвращения политических эмигрантов через Германию. На улице, «на каждом шагу» слышались требование ареста Ленина. Столичные жители могли видеть враждебную демонстрацию. К площади перед ленинской цитаделью, организованную 12-го апреля союзом учащихся средней школы тем самым «революционным» союзом, принимая представителей которого за неделю перед там председатель Совета Чхеидзе говорил: «Правительство наше не демократическое, а буржуазное. Следите же зорко за его деятельностью». Можно было присутствовать в те дни на действительно жуткой манифестации инвалидов (16 апреля), в которой приняли участие офицеры и солдаты из всех почти госпиталей Петербурга, и которая в сопровождении длинной вереницы экипажей с калеками на костылях, с плакатами «Ленина и К° – обратно в Германию» направлялась к таврическому Дворцу для того, чтобы предъявить Требование «парализовать деятельность Ленина всеми доступными средствами». Инвалиды не давали говорить Скобелеву, Церетелли, Гвоздеву и др., пытавшимся защищать право свободной агитации. В провинции, где в Советах на первых порах большевики играли незначительную роль и где в марте почти повсеместно принимались «оборонческие формулы», дело доходило до конфискации «Правды» по постановлениям местных исполнительных Комитетов и до угроз арестовать Ленина если он придет…
Набоков объясняет пассивность Правительства отчасти его «идеологией»-правительство было связано своей «декларацией о свободе слова», отчасти сознанием своего бессилия – оно «не могло действовать иначе, не рискуя остаться в полном одиночестве». С последним утверждением едва ли можно согласиться- факты как будто бы противоречат такому выводу. Но так или иначе разлагающая проповедь Ленина не была пресечена решительными мерами, и в таких условиях крайняя демагогия неизбежно должна была собрать, в конце концов, богатую жатву. Ленин сумел привычной «мертвой хваткой» повести партию за собой; сумел до некоторой степени и приспособиться к создавшейся конкретной обстановке, несколько завуалировав до времени свою грубо упрощенную схему окончания империалистической войны и социальной ненависти; большевики не предполагали уже «втыкать штыки в землю». Этим парализовывалась отчасти «травля» улицы, которой испугалась и революционная демократия, как бы маятник общественного возбуждения не слишком далеко качнулся в противоположную сторону. «Планомерная борьба» с ленинцами, которой требовала солдатская секция Совета в революции 16-го апреля, поэтому не получила надлежащей интенсивной формы… – советские «Известия» скорее выступили на защиту Ленина. Настроение масс изменчиво. Через три недели, прошедших со дня приезда Ленина в Петербург, оказалась реально осуществимом вооруженная демонстрация, приведшая к первому правительственному кризису. Большевики сумели вывести на улицу два полка[55]. Неоспоримо – это мы увидим ниже – рука немецкой агентуры не бездействовала в обострении того конфликта, который создавался на почве несоответствия слишком прямолинейной и самоуверенной внешней политики «цензовой общественности», по революционной терминологии того времени, с настроениями, главенствовавшими в среде демократии – и не только «советской». Надо признать, что этот конфликт лил воду только на мельницу антивоенной пропаганды ленинцев, щупальцами спрута охватывающей постепенно страну. Для такой пропаганды, печатной и устной, большевистская партия в 1917 г. должна была располагать очень значительными деньгами. 15-го апреля появилась «Солдатская Правда». Роль ея так определял на польском съезде большевиков Подвойский устами как бы противников: «удивительное дело, на фронте большевиков не признают, считают изменниками, но начитаются солдаты „Солдатской Правды“, и большевики начинают пожинать лавры». «Ядовитую пилюлю» (в виде «приказа № 1») – говорил ген. Алексеев на московском Государственном Совещании – «может быть переварила, бы в недрах своего здорового организма армия, но широко мутной волной пустилась агитация… С удостоверениями шли, без удостоверений шли немецкие шпионы, шли немецкие агенты. Армия превратилась в какой то общий агитационный лагерь».
2. Прапорщик Ермоленко
В то время, когда Ленин развивал в Петербурге свою «идейную пропаганду» терпеливо разъясняв по его словам, свою программу), на внешнем боевом фронте стало ощущаться несколько иной нажим со стороны неприятеля, заинтересованного при ухудшающемся положении не столько в отдаленной социальной революции в России, сколько в возможности достижения сепаратного мира. Неоформленное «братание» солдат в передовых окопах пытаются заменить частичными переговорами с местным командным составом через посредство официальных делегаций, выступающих под белыми флагами. Наиболее известно подобное выступление на фронте 5-ой армии у ген. Драгомирова, подробно рассказанное в газетах тех дней[56].
Конечно, рука об руку с легальными парламентерами продолжали действовать и секретные агенты, целью которых лежала подготовка почвы в русской армии для восприятия идеи сепаратного мира и по- прежнему разложение боеспособности противника. В такой обстановки на территории 6-ой армии произошло маленькое, быть может, довольно обычное по своему масштабу, событие которому суждено было, однако, иметь довольно значительные последствия. Немцами был переброшен на русский рубеж пленный офицер Ермоленко, который явился в штаб и 28-го апреля показал, что ему предложено было работать в качестве агента Германии. «Такие приёмы – рассказывает Деникин – практиковали и до революции: наше командование обратило внимание на слишком частое появление бежавших из плена. Многие из них, предавшись врагам, проходили определённый курс разведывательной службы и, получали солидное вознаграждение и «явки», пропускались к нам через линии окопов. Не имея никакой возможности определить, где доблесть и где измена, мы почти всегда – отправляли всех бежавших из плена с европейских фронтов на кавказский». В данном случае, очевидно, была некоторая специфичность:
