Сама Комиссия, очевидно, совершенно не была знакома с перепиской, иначе она не останавливалась бы в недоумении – кто такой Калинин (Протопопов). Приходится только пожалеть об этом – и не только потому, как отмечает советский исследователь Семенников, что «одна строка переписки разрушает многие вопросы, которым посвящены десятки страниц протоколов Сл. Комиссии». Как мог убедиться читатель из нашего изложения, «кощунственно» опубликованная переписка является лучшей реабилитацией от возведенной на погибшую Царицу клеветы… Нарушение законов общественной морали, запрещающих касаться интимной переписки, в данном случае сыграло положительную роль.
112
Щеголевым она отнесена почему-то в разряд «проходимцев», прошедших через Комиссию.
113
Муравьев примыкал к кружку «безаглавцев», возглавляемому Кусковой и Прокоповичем, которые вновь примкнули в 17 г. к соц.-дем. меньшевикам – впрочем, для того только, чтобы вскоре быть исключенными из партии. Вступил ли формально в партию Муравьев – не знаю.
114
Комиссия на практике очень определенно выделяла тех, кто имел в то время либеральную репутацию или состоял в оппозиции к правительственной политике последнего времени и был как бы в немилости (напр. Джунковский, Коковцев).
115
Об этом говорит член комиссии Романов, ставший горячо молиться за «веру, Царя и отечество» в эмиграции.
116
Когда воспоминания пишутся без документов и справок, память слишком часто делает уклоны в сторону, желательную мемуаристу и далекую от действительности. Так подчас происходит и с мемуарами Завадского. Он рассказывает, как чаша терпения переполнилась желанием Муравьева снять, секретно от автора, копии с воспоминаний Вырубовой, которые она начала писать, освободившись от заключения, при участии жены доктора Манухина. От последней и узнал о воспоминаниях Муравьев. Завадский пришел в негодование, «лишний раз убедившись, как близки приемы реакционного и революционного правосудия», решил окончательно, что Муравьеву с ним «не по пути». Что-то, очевидно, было не так, ибо в момент оставления Завадским своего поста Вырубова не только не вышла из заключения, но даже не была еще переведена из Петропавловской крепости в арестный дом, где совершенно изменились условия тюремного заключения. В Петропавловской крепости Вырубова не могла писать воспоминаний при участии «жены доктора Манухина», которая, кстати сказать, отрицает самый факт своего участия в этой работе. По словам Вырубовой, ее воспоминания были написаны за границей («писать в России было невозможно») – она в России показала только Горькому несколько страниц. Может быть, Муравьев и не был достаточно скрупулезен в использовании интимных материалов, попавших в Комиссию при обысках. Напр., он допрашивал Крыжановского по поводу его автобиографических записок. Никто в Комиссии не возражал против использования «замечательного литературного произведения», как охарактеризовал председатель записки государственного секретаря. «Вы мне льстите, – заметил Крыжановский, которого Витте называл «головой Столыпина». – Все это сырой материал, который написан и отложен на поздние годы». Допрос ген. Дубенского велся пункт за пунктом в соответствии с его «Дневником», попавшим в распоряжение Комиссии.
117
Прохождение обвинтельного акта Сухомлинова через Комиссию, которой не было придано значение судебной инстанции, впоследствии на суде вызвало возражение защиты.
118
Автор считал, что присяжные неизбежно присоединятся к мнению Носовича и Кузьмина.
На процессе Носович поддержал обвинение в «измене», правда, сделав оговорку о дефективности основных показаний Гучкова о Мясоедове, которые тяжелой гирей ложились на чашу весов, где взвешивалась судьба Сухомлинова. Гучков отказался назвать источники, откуда исходили его сведения. «Если сведения Г. не исходят из абсолютно достоверного источника, – говорил Носович, – то он совершил тягчайшее преступление. Я лично этого не допускаю». В действительности это «тягчайшее преступление» Гучков совершил.
119
Фактически раньше.
120
См. мою статью «Кровавое подавление революции», «Возр.», т. 11.
121
Корыстное испрошение высочайшего помилования для осужденных при первоначальных о том переговорах через Распутина.
122
Шингарев в своем тюремном дневнике записал: «сколько раз мы поднимали вопрос об ускорении суда или освобождении, если нет улик».
123
Миклашевский.
124
См. аналогичное показание Воейкова, переведенного в Трубецкой бастион 9 го.
125
Этот термин употребляет и Вырубова, вспоминая, как в камеру по коридору доносились стоны заключенного в темный карцер – «об его мучениях надзирательница и даже солдаты говорили с
