Выдержки из воспоминаний Л. Джорджа привожу в переводе Коковцева.
186
Милюков говорит, что об этом ему в Лондоне намекал сам Бьюкенен.
187
Это «кроме того» всегда покрывает в мемуарах противоречия.
188
Мы ниже приведем русское свидетельство, показывающее, что то особое дружественное отношение к Царю, которое Бьюкенен подчеркивает в воспоминании, преувеличено мемуаристом: в действительности посол был довольно равнодушен к личной судьбе Николая II.
189
Керенский здесь повторял лишь то, что писал в «Воле России» в 1921 г.
190
Дания выплыла на сцену, очевидно, потому, что о ней, как о возможном убежище, было упомянуто Львовым в показаниях Соколову. Естественно, о маленькой Дании, находившейся в непосредственной близости от Германии, не могло быть речи. Что касается испанского предложения, то Керенский на докладе процитировал ответ Терещенко на его специальный запрос: «Испанский посол с большим участием от имени короля справлялся о царской семье, но предложения об убежище не помню». Такого предложения и не было, как видно из воспоминаний Неклюдова, со стокгольмского поста в дни революции перемещенного в Мадрид. Когда Неклюдов вручал свои доверительные грамоты, Альфонс ХIII просил передать правительству его «горячую просьбу» об освобождении царской семьи – король был бы крайне счастлив, если бы знал, что семья находится в полной безопасности. «Мне положительно известно, – ответил Неклюдов, – что Временное Правительство только и мечтает о том, чтобы разрешить Государю Императору выехать за границу. Если оно этого не делает, то только из-за крайних элементов. Мое официальное вмешательство, идущее из-за границы, несомненно раздражит эти крайние элементы, и агитация, которая будет вызвана этим выступлением, скорее может повредить несчастным тобольским изгнанникам». Некоторая неряшливость мемуариста, говорившего будто бы испанскому королю о тобольских узниках, может ввести в заблуждение – не надо забывать, что вручение верительных грамот происходило в дни премьерства Львова, когда Император и его семья находились в заключении в Царском Селе (в Мадрид Неклюдов был назначен в апреле, т.е. еще при Милюкове).
191
Absolument – говорит Керенский в книге «La vuritu».
192
Непонятно, о каком «всенародном покаянии» Керенского, объявившего, что «Царь чист», говорит Вильтон.
193
Следовательно, теперь ведь только один Терещенко мог бы подтвердить или опровергнуть утверждения Керенского.
194
В воспоминании Керенский говорит, что этот проект он обсуждал с вел. кн. Ник. Мих. Его пришлось оставить в силу возбуждения, которое наблюдалось у крестьян.
195
В последней его книге эта экспрессия еще более была усилена.
196
Отметим, что ген. Половцев, в качестве главнокомандующего посещавший царскосельский гарнизон в июне, вынес иное впечатление, – он говорит о здоровой атмосфере и порядках, с которыми ему пришлось встретиться. То же он повторяет и про дни большевистского выступления, объясняя это тем, что большинство гарнизона составляли «украинцы». Последующее поведение «охраны» в Тобольске служит доказательством преувеличения суждений о разложении Царскосельского гарнизона.
197
Не будем все-таки преувеличивать возможные опасения и не последуем за автором предисловия к книге Керенского проф. Пэрсом, склонным утверждать, что «революционное население Петербурга могло в любой момент прикончить (massacrer) царскую семью». Ворвавшаяся банда в Ц. С. могла бы привести к таким же результатам. Это так будто бы волновало Керенского, что он однажды в поезде, будучи уже во главе правительства, т.е. после июльских дней, как передает Мордвинов из первых рук, со слов людей из Ставки, воспроизводивших рассказ зятя Керенского полк. Барановского, «как исступленный» бегал по коридору в вагоне и в неописуемой тревоге выкрикивал: «Нет, их убьют… убьют… Их надо спасти во что бы то ни стало…»
198
Забыв о своей телеграмме 12 июля, Бьюкенен по-иному толкует вопрос в воспоминаниях, написанных после торжества большевиков: «Перевод Е. В. в Тобольск… был, главным образам, вызван желанием защиты их от опасности, которой они могли подвергнуться в случае успешности большевистского восстания, и, конечно, нет никакого сомнения, что, если бы они остались в Царском, они ненамного пережили бы октябрьскую революцию».
199
«Еще раньше, 2 августа, в такой же беседе Некрасов указал, что вопрос о переводе был поднят по военно-политическим соображениями и в секретном заседании правительства был разрешен в положительном смысле.
200
