– Боюсь, – честно признался Конрад.
Всеволод вздохнул:
– Серебро в ее руках...
– Ничего не доказывает. Принимая облик человека, вервольф утрачивает страх перед серебром. Оно опасно для оборотня лишь в его истинном обличье. Точно так же и обычная сталь не причинит вервольфу вреда ночью, но он погибнет, если попадет под нее человеком или получеловеком, не успевшим оборотиться до конца.
Все верно. Со сталью – верно.
Всеволод вспомнил череп волкодлака, который показывал ему на своей заставе Золтан. Того оборотня шекелисы в самом деле изрубили простой – не серебрёной – сталью, так и не дав твари полностью перекинуться в зверя. И про серебро тоже, надо полагать, правда. Тут не верить саксу причин нет. Тевтоны много чего должны были узнать о нечисти за время набега. И врать сейчас Конраду вроде не с руки.
– И еще... – безжалостно продолжал Конрад. – Судя по всему, Эржебетт, – единственный человек, который остался в Германштадте...
– Тому может быть множество объяснений, – с вызовом заметил Всеволод.
Его замечание пропустили.
– ...И ей известно слово против вервольфов. Слово, пришедшее сюда из темного мира.
– Мы тоже узнали это слово, – напомнил Всеволод. – И тебе хорошо известно, при каких обстоятельствах. Эржебетт всего лишь жертва волкодлака. Жертва, которую он не смог или не успел пожрать... Вероятно, помешали упыри...
Конрад покачал головой:
– А если дело в другом, русич? Жертвой вервольфа может прикинуться и сам оборотень в человеческом обличье.
Всеволод скривился, взмахом руки остановил немца:
– Послушай, Конрад, не нужно меня пугать, ладно? Говори главное. Самое главное. Что тебя смущает?
– Эт-ту-и пи-и пья, – негромко произнес тевтонский рыцарь. – Вот что.
Конрад помолчал. Посмотрел на девчонку, перебиравшую в стороне мужские одежды. Объяснил:
– Это она сказать смогла. Но не смогла выговорить даже своего имени. Может статься так, что э-э-э... Эржабетт вовсе не утратила речь... нашу речь, а попросту не успела ее освоить. В то же время ей известен язык темного мира. Видишь ли, русич, вервольфы, принимая людской облик, не сразу обретают человеческую речь.
– Не сразу?
– Не в первый день, не в первое обращение. И не во второе. И не в третье. Иногда на это уходят недели.
Глава 51
Всеволод задумался. То, о чем говорил Конрад... Нет, слова тевтона его вовсе не убедили, однако искорку сомнения сакс все же заронил. Игнорировать такое предостережение Всеволод не мог, не имел права. Следовало испытать Эржебетт. Испытать, по возможности, скорее и наверняка. И либо подтвердить, либо отвести от девчонки подозрения. Чтоб уж впредь... чтоб больше никто...
– Ночью оборотню не скрыть свою истинную сущность, верно, Конрад? – спросил Всеволод.
– Это так, – хмуро кивнул тевтон. – Сразу после заката, в первый час тьмы – в час зверя, вервольфа в обличье человека начинает терзать жуткий голод. Именно в это время оборотень обретает свой настоящий облик и пребывает в нем до рассвета, полностью отдаваясь охоте и насыщению.
– И ничто не может тому воспрепятствовать?
– Может. Рана серебром или осиной. Ибо великая боль способна пересилить великий голод. Человека серебро не жжет, и осина его не обессиливает. Поэтому раненый вервольф, чтобы облегчить страдания, даже ночью может заставить себя обернуться человеком. Правда, если рана была нанесена нечисти в обличье зверя, это не избавит ее от мучений окончательно, но все же несколько притупит боль. Да что я тебе рассказываю, русич! Вспомни половецкую ведьму.
Всеволод вспомнил. Пригвожденная к земле посеребренным копейным наконечником на осиновом древке, шаманка-оборотень действительно обрела человеческий облик ночью. Видимо, Конрад знал, о чем говорил.
– Великая боль, значит, – повторил Всеволод в задумчивости. – А великий страх? Страх разоблачения, например? Он может заставить волкодлака скрыть свою суть от окружающих.
Конрад мотнул головой:
– Когда приходит время зверя, вервольф не ведает страха – все затмевает голод и охота. Или боль.
– А время зверя, как ты сказал, наступает после заката?
– Да. Это самый сильный час. Над ним оборотень не властен. Но зато тьма обретает власть над оборотнем.
– Следовательно, в послезакатный час любой волкодлак, хочет он того или нет, обязательно покажет свои клыки?
– Любой, – убежденно ответил рыцарь, – покажет.
– Что ж, тогда этой ночью я буду наблюдать за Эржебетт, – твердо сказал Всеволод. – Сам. Лично. И
