— Что?! Что посмотреть?
Она хлюпала носом, мазнула слезы по щекам.
— Этот твой дядька Адам говорил, что будет интересно.
Ну, дуреха! Неужели так сильно по развлечениям соскучилась?
— А о том, что это опасно, дядька Адам не говорил?
— Так я же только одним глазком взглянуть хотела. Издалека.
— Ничего ж себе издалека. Сюда-то зачем забралась?
— Загнали меня…
Слезы лились уже нескончаемым потоком.
— Ты уснул, а мне скучно стало. И обидно — до слез. Ну, я и открыла дверь, выглянула, а вокруг — никого. Выхожу — и снова ни одной живой души. Подумала — не страшно, раз так. А чуть отошла от дома — шум-гам поднялся. Вижу — пруссы идут, тащат кого-то в мешке, а впереди жрец их окаянный — главный идолопоклонник с во-о-от таким посохом. Возвратиться назад я уже не могла — заметили бы. Ну, и побежала прочь. Хотела сначала в доме Глянды спрятаться, да страшно стало. Там ведь столько дней покойник без погребения лежал. И земле его не предали, а сожгли по бесовскому обряду. В общем, здесь укрылась. А пруссы как раз сюда все и шли. И как пришли — так уж никуда от них не сбежишь. Тебя вот я ждала, Вацлав. А тебя почему-то не было. Долго не было…
Хм, она еще его упрекает! Ну, княжна!
— И язычники эти с факелами и копьями туда-сюда ходят — сторожат. И страшно — жуть! Вдруг правда поймают да в жертву идолам своим поганым принесут, душу бессмертную сгубят.
Он вовремя прикрыл жене рот ладонью — мимо как раз прохрустели снегом «язычники с факелами». Да, уходить с девчонкой будет непросто. Ни бегать по-спринтерски, ни ползать по-пластунски Аделаида не обучена. Вырубить факельщиков? Но получится ли быстро и без шума? Может, да, а может, и нет. И потом, портить отношения с пруссаками тоже не хотелось бы. Так что драку оставим на крайняк. Пока есть возможность, лучше не рисковать. Переждать лучше.
Они прижались друг к другу, согреваясь. В стене — как раз на уровне носа дочери Лешко Белого — обнаружилась щель с выкрошившейся меж жердей глиной. Широкая такая, удобная щелочка. Хотела развлечений, Аделаидка, — получай. Княжна сама уже не рада была безумной своей выходке, но и бороться с любопытством, что выгнало полячку на улицу, оказалось выше ее сил. Трясясь от холода и страха, девушка прильнула к отверстию. Вуайеристка, блин!
Как выяснилось, подглядывание обладает неслабым терапевтическим эффектом. Слезы на девичьем лице высохли мгновенно. Тело полячки перестало содрогаться от сдерживаемых рыданий. Там, в храмовине, происходило нечто настолько захватывающее, что Аделаида вмиг позабыла обо всех своих бедах. Бурцев тоже не удержался — глянул внутрь чужого святилища.
Глава 11
В молельном сарае пылали огни: огромный костер, разложенный на земляном полу, и факелы на стенах давали возможность разглядеть убогий интерьер в мельчайших деталях. Вдоль стены напротив их наблюдательной позиции тянулся длинный дощатый настил. Невысокий, голый, и не понять: то ли стол, то ли лавка, то ли полати. По обе стороны от него стояли вместительные крынки. В крынках белело. Пузырчатая пена норовила перевалить через выщербленные края и стечь по стенкам пузатых сосудов. «Скисшее молоко, — догадался Бурцев. — Прусский кумыс»
Сверху свисало, отсекая от людских взоров солидный угол храма, широкое полотнище. Тряпица шевелилась от сквозняков, и казалось, будто кто-то огромный и бесформенный лениво ворочается за ней.
На ритуальной занавеске Бурцев различил изображения трех человеческих фигур: могучий бородач, седовласый старик и юнец. Вероятно, главные божества пруссов. Как их там? Перкуно, Патолло и Потримпо, кажется.
Меж костром и занавесью на утрамбованной земляной куче стоял прусс неопределенного возраста в длинном балахонистом одеянии. На переносице — шрам, левый глаз отсутствует, и не понять: то ли высечен веткой, то ли выбит стрелой, то ли выцарапан лесным зверем. В руках пруссак держал крепкий и увесистый кривой посох.
Судя по всему, обладатель посоха являлся жрецом-вайделотом — таинственным гостем из Священного леса, приглашенным специально для проведения общинных молений. У ног священнослужителя зияла яма. Перед ямой застыли двое. Впереди — мужчина, за ним — женщина. Бородатый, заросший чуть ли не по самые брови мужик вцепился в веревку, привязанную к рогам черного козла. Жертвенная животина ошалело мотала головой и тихонько блеяла.
— Козел! — в ужасе ахнула Аделаида. — Черный! Да это же не просто язычники. Там дьяволова поклонники какие-то собрались! И зверя адского с собой привели! Вацлав, мне страшно!
И она еще сильнее прильнула к смотровой амбразуре. Теперь любопытную княжну за уши не оттащишь, блин!
Женщина, стоявшая позади бородача, держала на деревянном подносе квашню. Тесто было сырым, адский зверь — напуганным, мужик с бабой — худющими и изможденными. Бурцев ничуть не удивился бы, если б узнал, что в дар богам предназначался последний козленок и последняя мера муки обедневшего рода Глянды.
За парой с подношениями плотным полукругом толпилась вся община. Гомон человеческих голосов уже стих. Люди молча внимали жрецу. Даже дети, приведенные на моленье, словно прониклись важностью момента: не слышно было ни всхлипа, ни плача.
Жрец говорил. Делал он это громко, долго и вдохновенно, словно читал заунывным речитативом бесконечную героическую сагу. Вайделот то простирал руки над трепещущей паствой, то склонялся в поклонах перед обрядовым полотнищем. С древнепрусским у Бурцева было не ахти. Хоть и улавливало ухо порой в словах оратора славянские корни, общий смысл сказанного все же остался за пределами понимания.
Жрец наконец закончил вступительную речь. Кивок — и бородатый мужик подтащил козла поближе. Священнослужитель возложил длань на рога упирающемуся животному, затянул что-то по новой. Насколько понял Бурцев, в этот раз звучало не эпическое повествование, а торжественное перечисление. Похоже, вайделот взывал ко всем многочисленным богам и божкам прусского пантеона. Первыми прозвучали знакомые уже имена Перку, Потримпо и Патолло.
Жрец умолк. Боги призваны? Недолгая — в полсекунды пауза и… Словно по команде, пруссы разом бухнулись на колени. Заголосили, заканючили, завизжали, завопили наперебой — Аделаида под боком Бурцева аж вздрогнула от неожиданности. Но наблюдения не прервала.
А в сарае творился полнейший бедлам. Кто-то бил себя кулаками в грудь, кто-то катался в пыли, кто-то рвал собственные волосы и бороду. Так, значит, это и есть общинное покаяние?! Бедные прусские небожители! Вряд ли даже им под силу разобрать хоть что-либо в этом многоголосом оре кающихся грешников.
Самоуничижительные возгласы как-то незаметно перешли в песнопения. Люди один за другим поднимались с колен. Двое или трое подхватили несчастного козла, оторвали истошно мекающую животину от земли, протащили вокруг костра. И вновь опустили перед жрецом.
Стало тихо. Только жалобно блеял черный козел, да что-то втолковывал своей пастве кривой вайделот. Видимо, теперь речь шла о жертвоприношении. И правда — под козлиной бородкой в багровых отблесках костра вдруг блеснул изогнутый нож с широким лезвием.
Агонизирующего козла держали за изогнутые рога над ямой в земляном полу. Туда и сливалась кровь из перерезанных артерий. Кровь била струей. Кровь пенилась. Кровь дымилась. Козел затихал.
В благоговейной тишине жрец опустил в кровавую ванну деревянную чашу, зачерпнул теплой темной жидкости, брызнул вокруг. Алый крап остался на закопченных стенах сарая, несколько капель попало в костер. На углях зашипело. Приподняв полотнище, вайделот щедро плеснул и туда. Затем накапал красного в крынки со скисшим молоком. Забормотал молитву, провел над сосудами руками, освящая так любимый пруссами напиток. Бурцев поморщился. Забродившее кобылье молоко с козлиной кровью, сдобренное к тому же вайделотской магией… Забористое должно получиться питье!
Глава 12
