— Пустое. Это наша вина. Надо было толково объяснить парню, кому здесь освященное молоко предлагать, а кому — не стоит. Я к тебе по другому делу, Вацлав. По делу срочному и неотложному. Дозоры, наблюдающие за Наревским замком, заприметили шевеление у тевтонов. Немцы снимают со стен знамена и, похоже, готовятся к походу. Не желаешь сам поговорить с дозорными?
Немцы готовятся к походу? Это серьезно. Это значит, что скоро замок опустеет и некому будет преградить путь в Литву, а оттуда и на Русь. Было бы неплохо, совсем неплохо. И в первую очередь для Аделаиды, которой никак не терпится сменить обстановку.
— Сейчас, дядька Адам, иду…
Он шагнул к двери.
— Идешь? — взвилась полячка. — Вот как?! Сначала распускаешь руки, а потом бросаешь жену и бежишь к своим разлюбезным пруссам?! Что, так не терпится гореть с ними в геенне огненной? А не боишься, что я тоже вот так же убегу?
— Замолчи! — рявкнул он, не сдержавшись. — Я скоро вернусь.
Она не ответила. Лишь разъяренной волчицей прорычала что-то нечленораздельное. И хлопнула об пол очередную миску.
Глава 14
Дядька Адам деликатно притворил за собой дверь. Бурцев сплюнул, вышел вслед за пруссом. Шибанул в сердцах дверью так, что вздрогнули стены. Фу-у-ух, — утер пот со лба. Ну, и стервоза же эта княжна, если рассудить. И угораздило же его влюбиться в такую по уши!
Прусский лучник глядел сочувственно и понимающе. Бурцев вздохнул:
— Пусть Аделаиду пока не подпускают к лошадям, а то мало ли… И знаешь что, дядька Адам, сходи, попроси кого-нибудь присмотреть за ней. Пока меня нет, лучше бы ей не отлучаться из дома.
Он и не подозревал, что притихшая полячка уже прильнула всем телом к двери. Аделаида прекрасно расслышала слова, не предназначенные для ее ушей. Домашнего ареста дожидаться она не стала. И к лошадям не пошла.
Слезы так и брызгали из глаз княжны. Слезы ярости, обиды и злости. В таком состоянии оскорбленной Агделайде Краковской, дочери Лешко Белого, лошади ни к чему. В таком состоянии ей страх — не страх и любые сугробы — по колено. Дрожащими руками полячка нацепила на шею подвеску, которую Бурцев терпеть не мог, — «шмайсеровскую» гильзу в золотой оправе, подарок пана Освальда. Специально нацепила, сознательно. Сейчас это был ее флаг, ее вызов и объявление войны.
Она уходила пешком. Выскочила из дома, прошествовала — стремительная, гордая, раскрасневшаяся — мимо неказистых прусских лачуг и грязных землянок, вышла за частокол, ускорила шаг, обходя походные шатры кочевников и русичей. Кто-то, кажется, Збыслав, окликнул девушку. Аделаида даже не повернула головы — много чести! Литвин пожал плечами, посоветовал далеко в лес не уходить. Затем, поразмыслив, отправился искать пана Вацлава. Но было уже поздно: Аделаида вошла в подлесок, побежала. Далеко, быстро, выбирая самый неторный путь, по которому проще пройти пешему, нежели конному… Никакая погоня не должна была ее настичь.
Аделаида бежала, не видя перед собой дороги. Бежала ради того лишь, чтоб бежать. Проваливалась в снег, падала, поднималась и бежала снова. Обида, жуткая обида поглотила ее целиком, а обильные слезы смыли без остатка и страх, и осторожность. Чужой незнакомый лес? Подумаешь! Непролазные топи вокруг? Ерунда! Тевтонские отряды? Как же! Они ни в жизнь не полезут в этакую-то дыру! Нет, прочь, прочь от ненавистного прусского селения. Прочь от нищеты и убожества. Прочь от угрюмых язычников и их бесовских игрищ. Прочь от укоризненного взгляда Вацлава.
Деревья кончились. Дорога пошла в гору. А там, на возвышенности, — новый лес. Мрачный — не чета низинному. И два каменных истукана преграждают путь. Грубо высеченные из скальной породы (откуда только взялись в этих лесисто-болотистых местах скалы?) фигуры бородатых воинов. Выше человеческого роста. Много выше… Стоят один подле другого, глядят задумчиво в хмурое небо, пыжатся показать свою значимость.
Аделаида невольно сбавила шаг. Прусские идолы, к которым Вацлав почему-то категорически запрещал приближаться, издали смотрелись довольно зловеще. А плевать! Хватит! Раз уж муженьку лесное бесовское племя оказалось милее и дороже дочери великого Лешко Белого, Агделайды Краковской, его запреты больше ничего не значат для нее. Да и что сделают доброй христианке каменные истуканы при свете дня, под всевидящим оком Создателя? Ночь — время нечисти, а сейчас…
— Стой! Аделаида, остановись!
Княжна обернулась. Вацлав, мчавшийся по ее следам, только-только выскочил из нижнего леса и отчаянно махал руками. Отсюда, сверху, он казался таким маленьким, никчемным и беспомощным! Полячка не сдержала насмешливой улыбки. Утерла рукавом зареванное лицо, побежала дальше.
— Сто-о-ой!
Ну, уж нет! Крики только подстегивали девушку. Ну-ка побегай, побегай, пан Вацлав. Не смог удержать жену подле себя, так теперь давай-ка — поработай ножками!
Вблизи языческие идолы выглядели вовсе и не страшно. Валуны валунами, только большие и немного подбитые неумелыми каменотесами. Ни в какое сравнение не идут эти грубо высеченные прусские статуи с работами придворных краковских мастеров! Аделаида демонстративно прошлась между истуканами, одного даже пнула ножкой. С трудом поборола соблазн показать язык преследователю.
В голове уже возникла озорная мысль: зайти в лес — недалеко зайти, совсем чуть-чуть, чтобы только укрыться за толстыми стволами, и понаблюдать за Вацлавом. А что? Неплохая возможность проверить, так ли уж сильно любит ее муженек, как о том рассказывает. Бросится ли следом, не раздумывая, или смалодушничает, стушуется перед прусскими каменюками? С человеком-то во плоти он драться горазд — это ей ведомо. А вот сможет ли преодолеть страх перед языческими божками?
От того, что сама она решилась преступить запретную границу, сердце переполняла гордость. Обида сменилась азартом. Аделаида аж прыснула от избытка чувств. Сейчас ей предстояло новое развлечение, и до чего же весело было, обернувшись назад, увидеть ужас в глазах Вацлава и его нелепо распахнутый рот.
Княжна, поглощенная опасной игрой, не заметила, что смотрит на нее не только муж-преследователь. За легконогой беглянкой уже наблюдали, ничем пока не выдавая своего присутствия, и чужие глаза. Не одна пара. Наблюдали из Священного леса пруссов.
Глава 15
С тяжелым сердцем Бурцев прошел между фигурами легендарных прусских вождей-воителей Брутена и Видевута. С нехорошими предчувствиями ступил на заповедную территорию. Ох, напрасно не сказал он Аделаиде всей правды. Напрасно утаил от полячки, что опасаться на лесном капище следует вовсе не языческих духов, а их жестокосердных служителей. Теперь девчонке неведомо даже, где таится истинная угроза. Да и до угроз ли ей сейчас. Аделаиде в гневе отказывает элементарное чувство самосохранения. И днем, под ярким солнышком, разъяренную княжну побасенками о нечисти не больно-то и испугаешь.
Хотя… Хотя насчет яркого солнышка — это еще как сказать. Под вековыми деревьями-великанами солнце теперь не казалось ему таким уж ярким. Чаща, где скрылась Аделаида, молчаливо обступила непрошеного гостя, затенила, отрезала от остального мира, будто вобрав в древесный кокон. Нет, вроде бы ничего не изменилось. Никакой явной разницы между нижним лесом и леском на взгорье рациональная часть сознания Бурцева не улавливала. Но… Но как-то по-особенному зловеще выглядели густо растопыренные над головой голые ветви. Не бодро, не успокаивающе, а тревожно скрипело под ногами. А налетевший вдруг ветер сыпанул чужеверцу прямо в лицо снег с еловых лап. Точно сыпанул, словно прицелившись.
Бурцев поежился. Может быть, каменные стражи не столь уж безобидны? Может, души древних прусских героев в самом деле витают над языческим святилищем и гонят чужаков прочь? Может, оживший лес уже поглотил глупышку Аделаиду всю без остатка и теперь готовится закусить новой жертвой? А что, в конце-то концов, он уже испытал однажды силу древней магии. На собственной шкуре испытал. Ведь именно реконструированный неоскинхедами колдовской обряд арийских эзотериков забросил его в прошлое. И кто знает, чего следует ожидать теперь от заклинаний прусских жрецов-вайделотов?
Бурцев тряхнул головой. Хватит, а?! Пора избавляться от наваждения. Он двинулся дальше — по
