– тоже.
И днем вглядывался, когда озерные воды холодно поблескивали отраженными солнечными лучами. И ночью, когда над далеким безжизненным плато клубился зловещий зеленоватый туман.
Вглядывался, размышлял…
Иногда в замке случались дневные вылазки. Редкие. Малые. Скоротечные. С Бернгардом за стены выезжал небольшой – в три-четыре десятка оторванных от дневных работ конных рыцарей и кнехтов – отряд.
Тевтоны недолго рыскали по ближайшим окрестностям в поисках укрывшейся от солнца нечисти и довольно скоро возвращались. Но в Стороже все чаще поговаривали о настоящей – большой – вылазке. О дальней экспедиции, в которой примет участие большая часть гарнизона и которая, как водится, продлиться с раннего утра до позднего вечера.
Всеволод твердо решил принять в участие в этом рейде. С одной-единственной целью – добраться до Мертвого озера. Осмотреть озеро вблизи. Заглянуть в черные глубины. Разглядеть, если удастся, сокрытый в холодных водах Проклятый проход. Поразмыслить над увиденным.
Понять.
Разобраться.
Попытаться хотя бы…
И, быть может, придумать.
Хоть что-то.
Если повезет.
А потом мысли об озере ушли. Потом пришла беда. Едва не погибла Эржебетт. Не от упыринных когтей и клыков. От тевтонской стрелы.
Глава 30
Тот натиск темных тварей был яростный и жестокий. Тогда упыри почти прорвались…
Под ядрами пороков, под серебряным дождем стрел и огненным ливнем зажигательных и взрывчатых снарядов упыри добрались до внешних укреплений, преодолели осиновый тын, перевалили через ров, влезли на вал, вскарабкались на стену, усеянную серебрёными шипами… Перехлестнуть через заборало на замковый двор им, правда, не удалось. Но бой был жаркий.
И бой был в самом разгаре, когда… вдруг…
– Воевода! – окликнул Всеволода десятник Федор. – Эржебетт!
Всего два слова. И взмах мечом. Как перстом. Указующим, куда смотреть. С клинка Федора слетели черные брызги – кровь только что срубленной нечисти. Брызги пали на маленькую скорчившуюся фигурку в длинной кольчужной рубахе с чужого плеча. Кольчуга, подобно рыбьей чешуе, отливала в свете огней и факелов серебром. Под кольчугой растекалось красное…
Эржебетт!
А рядом – упырь, насквозь пропоротый небольшим мечом девушки. Упырь, которого ни Всеволод, ни Федор не заметили. Который проскользнул сзади. И – наткнулся на Эржебетт.
Или Эржебетт – на него? И вот она…
Убита? Ранена? Испита?
Непокрытая голова – шелом скатился куда-то под стену. Разметанные рыжие волосы. Не длинные, но и не столь короткие, как положено отроку. Теперь-то всем видно, что за оруженосец такой у русского воеводы. Всем ясно… Если, конечно, есть у кого-то сейчас время и возможность обращать на это внимание. Если в яростной сече есть кому-то до того дело.
А коли и есть – плевать!
– Федор – прикрой!
Федор – прикрыл. Всеволод ринулся к Эржебетт. А по пути…
Взмах – одна лезущая через стену тварь, валится вниз. Еще взмах – и второй упырь, вереща под серебрёной сталью, исчезает по ту сторону заборала.
– Эржебетт!
Жива! Эржебетт – жива! Только стонет сквозь крепко стиснутые зубы. Подвывает только:
– У-у-у…
И слезы сочатся из уголков зажмуренных глаз.
Всеволод мельком глянул на валявшегося рядом упыря с мечом в брюхе:
– Укусил? Оцарапал?
Нет, не похоже. Не успела тварь. Не достала.
Другое достало: из простреленной насквозь левой лодыжки Эржебетт, под самым коленом торчит высунувшийся наполовину наконечник. Весь – в серебре и в крови. Широкий, сплюснутый, с двумя плоскими заточенными гранями-крыльями, с частыми зазубринами по краям. Здесь, под коленом, стрела вышла…
А с другой стороны – сзади, там, где вошла – покачивалось и подрагивало короткое оперенное древко, струганное из осины. Но почему наконечник неподвижен, а оперение шевелится?
Да потому что переломился арбалетный болт! Прямо в ране и переломился.
