собственным криком. К нему приближался рослый широкоплечий человек в… О майн готт! В боевых доспехах! В средневековых доспехах!
Глухой ведрообразный шлем‑топхельм закрывал лицо. На шлеме — сбоку, справа, — вмятина. Длинная такая и глубокая борозда. След меча, арбалетного болта или срикошетившей пули. Под топхельмом шумно дышали. На рыцарской перевязи болтались пустые ножны. Шпоры царапали пол. Звенела посеченная кольчуга. Белую накидку‑котту — измазанную, изорванную, изрубленную — украшал черный крест. Такой же крест — на грязном плаще. Слева, у плеча, сочащегося кровью.
«Тевтонский! — отстраненно подумал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. — Крест тевтонского ордена Святой Марии».
Рука Гиммлера в прокушенной белой перчатке метнулась к кобуре. Не успела — перехватили цепкие пальцы в перчатке железной, латной рукавице. Левую руку тоже сжали стальные клещи.
Целую секунду они молча топтались на месте в танце ненависти, секунду смотрели друг на друга. Один — из‑под козырька фуражки. Другой — из амбразуры рыцарского шлема.
Сквозь смотровую щель топхельма бывший омоновец Василий Бурцев видел двоих. Сзади, в каменной нише, — повисшую на цепях дочь Лешко Белого, гордую малопольскую княжну Агделайду Краковскую. Свою жену. Нагую, с разбитым лицом. И прямо перед собой — рейхсфюрера СС. Круглая физиономия. Маленькие ухоженные усики. Свастика на рукаве. Тотенкопф[1] и орел Третьего рейха на фуражке. Аккуратненький, но забрызганный бурыми пятнами галстучек. Чистоплюйские белые перчатки в кровавых разводах. Начищенные сапоги. Широченные галифе. Очки мирного интеллигента, никак не вязавшиеся с эсэсовской формой.
— Генрих Фон Хохенлох? — выдохнул рейхсфюрер с надеждой. — Магистр? Это вы?
Бурцев не ответил. Ударил. Головой. Целя в переносицу. Боевой средневековый шлем попрочнее фуражки и очков будет. И чистого веса в нем — четыре‑пять кагэ.
Козырек под фашистской кокардой треснул. Фуражка слетела с головы. Брызнули, посыпались стекла очков. Хрустнул носовой хрящ. Из расстегнутой кобуры выпал пистолет. А сам рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер рухнул на стол. На лампу. На папку со свастикой и секретными бумагами. Сполз на пол, опрокидывая стул.
Пелена боли застилала глаза. Кровь из сломанного носа бурлила в глотке, мешала дышать, а он шарил вслепую под столом. Рука достала. Что‑то поддалось, сдвинулось под пальцами. Не то! Кран! А ему нужна была…
Вот она! Кнопка вызова охраны! Рейхсфюрер ткнул, вдавил до упора. И только теперь понял, что бесполезно, что никто уже не поможет. Раз этот тевтонский рыцарь вошел в камеру допросов, значит, охрана мертва.
Звонок, коротко дзинькнувший в пустынном коридоре за открытой дверью, не избавил от кошмара, не призвал автоматчиков, дежуривших у входа.
Рейхсфюрера оторвали от кнопки, приподняли за шкирку. Как котенка! Удар латной рукавицы был страшнее тычка шлемом. Лязгнули и посыпались зубы. Взорвалась невыносимой болью сломанная челюсть.
Как его поднимали во второй раз, Генрих Гиммлер не чувствовал. Сознание прояснилось лишь на мгновение. Чтобы выцепить из кровавого марева каменную кладку, несущуюся навстречу. Потом стена Ударила. А больше не было ничего.
Брошенный головой о камни рейхсфюрер СС лежал лицом вниз. Кровь ленивой струйкой стекала в открытый слив.
Кап‑кап‑кап — снова бились о бетон редкие капли.
Глава 1
— Ох, и везет же нам, Василий! Давно я не плавал в таких спокойных водах.
Бурцев стоял за штурвалом. Джеймс Банд расхаживал по рубке с видом заправского морского волка. Папский шпион‑брави, стойкий китаец Сыма Цзян, да еще, как ни странно, рыжеволосая Ядвига — супруга добжиньского рыцаря пана Освальда — раньше других привыкли к безумной, по меркам этих времен, скорости и несмолк ающему гулу двигателей под ногами. Остальные пока побаивались трофейной немецкой «ладьи» и передвигались по «раумботу» с осторожностью.
— Да, повезло, — сдержанно ответил Бурцев.
Он тоже был рад, но боялся отпугнуть удачу.
— А во‑о‑он там слева, видишь, берег? — не унимался брави.
Бурцев вгляделся. Ничего, кроме неясной серой дымки на горизонте… Может, в самом деле, берег, а может, и нет.
— Это Крит, Василий! Мы уже огибаем Крит. Адриатику прошли, Ионическое море — тоже. Считай, две трети пути позади!
— Ну и славно!
Бурцев снова смотрел вперед. Садиться на мели или налетать на скалы не хотелось. Но Джеймс действительно порадовал. Жаль вот только, радость та длилась недолго.
Минут через пять в рубку вбежала Ядвига — перепуганная, взволнованная донельзя.
— Птицы!
Полячка тоже указывала куда‑то в сторону Крита.
Птицы? Ну и подумаешь! Странно, с чего такой переполох‑то? Мало, что ли, чаек вокруг носится? Бурцев еще раз скользнул взглядом по далекому, сокрытому туманным маревом берегу. И по небу над ним. Глаз зацепился за две крупные точки в безоблачной синеве. Темные точки быстро приближались. И… и это были не птицы.
Отдаленный гул «мессершмиттов» они не услышали из‑за гудения собственных двигателей. Вот и проворонили противника. Почти проворонили… Стоп машина! Бурцев отключил дизель. Все равно от самолетов не удрать. Быстрее на корму, к пулемету.
Бурцев выскочил на палубу. Катер еще двигался по инерции, чуть покачиваясь на слабой волне. Скоро совсем остановится. А по неподвижной цели так удобно бить с воздуха!
Старые знакомцы Ме‑109 уже заходили в атаку. Первый, второй… Ведущий, ведомый… Значит, знают летчики о венецианских событиях? И о «полковнике Исаеве» знают? И о дерзком захвате атомного «раумбота»? А почему бы и нет? Отчего бы, собственно, и не знать‑то? В тринадцатом столетии теперь имеется радио. У цайткоманды СС — имеется. И не менее надежная связь между магическими платц‑башнями — тоже.
— Вон с палубы! — рявкнул Бурцев. — Все!
Верная дружина с мечами и луками сейчас не помощница.
Правда, оставалась еще слабенькая надежда… На собственную исключительность: до сих пор ведь немцы пытались взять «полковника Исаева» живым. И на важность спецгруза надежда: как‑никак, а в трюме угнанного «раумбота» покоится секретное чудо‑оружие Третьего рейха… Не станут же эсэсовцы топить свою драгоценную «кляйне атоммине». Или… Или все же станут?
А «мессершмитты» совсем близко. Пикируют. Берут на понты? Будут бить на поражение? Бурцев готовился к худшему. Бурцев готовил кормовое орудие к бою.
Двадцатимиллиметровые крыльевые пушки ведущего мессера ударили в воду. Взметнулись, побежали к катеру фонтанчики брызг. Пересекли «раумбот» двумя смертоносными росчерками. Грохот, лязг металла за спиной. Испуганные крики… Немецкий ас, отстрелявшись, ловко вывернул в сторону. Ушел безнаказанно.
Бурцев выматерился. Их все же топили! Здорово задело носовую часть, и по всему выходило: в пленных фашики не нуждались. Или так припекло, что не до пленных теперь?
Ну конечно! Все ведь просто, как дважды два: сами по себе, отдельно друг от друга, и «полковник Исаев», и «атоммине» представляют для немцев ценность. Но вместе — только угрозу. Фрицы понятия не имеют, что намерен делать непредсказуемый «полковник» со своей ядерной добычей. Потому и стараются
