Надо же! Ибеленский! Повезло, блин, мужику! Хорошо хоть не с «Е» начинается фамильечко. А сир Бейрута — так это вообще песня! Стоп…
— Джеймс, спроси‑ка нашего капитана, не тот ли это Жан, о котором упоминала ее величество королева Кипра?
Жюль энергично закивал. Тот!
— Коман вузапле‑ву[28], мсье? — обратился к Бурцеву сир Бейрута г‑н Ибеленский.
Джеймс перевел. Бурцев представился. Спросил на всякий случай:
— Шпрехен зи дойч?
С королевой этот номер прошел и… И здесь тоже!
— Я! Я! — отозвался Жан д' Ибелен.
По‑немецки он говорил. Однако пошпрехать вволю им так и не дали.
— Василий‑Вацлав! Василий‑Вацлав!
Хабибулла? Герой дня? Он самый! А за ним — двое всадников. Впереди — степенный бородатый сарацин в летах. Араб гордо восседал на невысоком тонконогом белоснежном аргамаке. Дорогой прочный панцирь поскрипывал кожей, позвякивал металлом. Сабля — в ножнах с каменьями, у седла щит, весь в арабской вязи. На голове — изукрашенный серебром и золотом шлем в форме приплюснутого купола. Из‑под шлема смотрят умные настороженные глаза.
Чуть позади — молодой горячий воин на горячем скакуне вороной масти. Этот наездник глядел прямо, жестко. Легкая добротная кольчуга, надежный островерхий шлем, небольшой круглый щит с изображением льва, изогнутая сабля, а вместо лука — праща у седла. Простенький, без изысков, ремешок с утолщением посередке. Так вот, значит, кто кидался камешками…
Странно, на араба молодой всадник похож не был. Скорее уж на монгола, татарина или казаха. Сухая обветренная кожа, узкие глаза, выступающие скулы, маленькие усики. Судя по уверенной посадке и резким точным движениям, парень был рубакой хоть куда. Единственное, что портило джигита, — махонькое, однако приметное бельмо на левом глазу.
— Салям алейкум! — приветствовали Бурцева.
Говорил старший. Голос у него был тихий, вкрадчивый, но по‑военному твердый.
— Алейкум ассалям! — отозвался Бурцев.
— Ахлан васайлан![29] — пожилой всадник величественным жестом обвел рукой скалы.
Бурцев слов не понял, но благодарно кивнул. Гостеприимство — оно в переводе не нуждается, его видно сразу.
— Перед тобой, Василий‑Вацлав, сам старший эмир Айтегин аль‑Бундуктар, мудрый наиб[30] великого султана Египта, чье светлое имя — ал‑Малик ас‑Салих Наджм‑ад‑дин Аййуб, да хранит его Аллах! — торжественно и по‑восточному витиевато представил Хабибулла всадника. Пояснил: — Мы с наибом давние соратники.
Айтегин аль‑Бундуктар что‑то сказал.
— Эмир благодарит тебя за помощь, которую ты оказал мне, и извиняется за то, что, по незнанию, принял друзей за врагов, именующих себя Хранителями Гроба, — перевел Хабибулла.
— Да ладно, чего уж там, немудрено ошибиться‑то, — Бурцев глянул на катер цайткоманды, на свою эсэсовскую форму…
Хабибулла повернулся к молодому джигиту на вороном скакуне:
— А это лучший воин мудрого Айтегина аль‑Бундуктара младший эмир‑сотник Бейбарс, мамлюк достойнейшего государя Наджм‑ад‑дина из рода Аюби‑ров.
Хм, мамлюк, значит. Воин‑наемник. Точнее, не наемник даже, а привилегированный раб, вроде турецких янычар. И Бейбарс к тому же. Уж не будущий ли египетский султан, поднявшийся с самого низа на самый верх? Любопытно‑любопытно посмотреть на легендарного правителя, только‑только начинающего свой путь по длиннющей карьерной лестнице.[31]
Бурцев тоже назвал свое имя. Сначала эмиру Ай‑тегину. И еще раз — эмиру Бейбарсу.
— Василий‑Вацлав. Каид, — на свой лад перевел Хабибулла.
Все, вроде с формальностями покончено. Теперь бы самое время выяснить, чем тут занимается странная компания почтенного сарацинского наиба, тюрка‑мамлюка и бейрутского сира.
Рассказывали Айтегин и Жан Ибеленский. Первый — через переводчика‑Хабибуллу. Второй шпарил по‑немецки. Бейбарс вежливо отмалчивался. Молодой еще — не пришло время будущего султана.
Сир и наиб говорили долго. Бурцев слушал. И мотал на ус.
Глава 20
После достопамятного поражения объединенных рыцарско‑сарацинских войск под Аккрой в Палестине тлела перманентная партизанская война. Интернациональная повстанческая армия не отличалась, правда, дисциплиной, единоначалием и слаженностью действий, в чем значительно уступала фашистско‑тевтонским силам. Отдельные отряды совершали налеты на немецкие обозы, автоколонны и гарнизоны небольших селений каждый по своему усмотрению, стихийно и, как правило, без подготовки. Немудрено, что провалов таких операций было значительно больше, чем сомнительных успехов. Каждая же новая неудача укрепляла уверенность в непобедимости могущественного противника и множила уныние в сердцах повстанцев.
Вылазки становились все реже, все несущественней, а карательные операции Хранителей Гроба и братьев ордена Святой Марии — все стремительней и безжалостней. Охота за партизанами велась с земли и воздуха — посредством «мессершмиттов» цайткоманды. Кроме того, катера береговой охраны и суда, реквизированные тевтонами в портовых городах, патрулировали побережье, дабы лишить повстанцев поддержки с моря.
Партизанить в таких условиях могли лишь те, кто имел надежные укрытия, кто умел быстро рассредоточиваться и мгновенно собирать силы в единый кулак, кто был храбр как лев, отчаян как загнанная в угол крыса и хитер как лиса. По сути, только два небольших отряда еще портили немцам жизнь на оккупированных территориях.
Первый — жалкие остатки тамплиерского и иоаннитского воинства, собранные с миру по нитке из разрушенных орденских замков и странноприимных госпиталей. Всего неполных полторы сотни рыцарей и стрелков, которые перед каждым боем надевали одежды с красными на белом и белыми на красном крестами.
Крестоносцы объединились под началом магистра ордена Храма Армана де Перигора. В свое время верные оруженосцы вынесли его — контуженного и израненного — из чудовищной Аккрской мясорубки. С тех пор тамплиерский магистр именем Господа поклялся драться против немецких колдунов и их тевтонских союзников, покуда рука держит меч. Тем же обетом по приказу де Перигора сковывал себя каждый воин, встававший под его черно‑белое полосатое знамя.
Непримиримые, но немногочисленные крестоносцы ордена Храма и братства Святого Иоанна Иерусалимского не могли, впрочем, причинить немцам сколь либо серьезного вреда. Куда больше беспокойства оккупантам доставлял другой отряд в полтысячи мечей и сабель. Против общего врага в этой небольшой и неуловимой армии бок о бок сражались светские рыцари Иерусалимского королевства и сарацины.
На первых порах повстанческую группу возглавил мятежный сир Бейрута Жан Ибеленский. В отличие от Армана де Перигора, который уповал исключительно на помощь Господа, верность братьев‑рыцарей и крепость их мечей, Жан д'Ибелен не довольствовался одними лишь засадами и внезапными рейдами по тылам противника. С самого начала этой странной и страшной войны сир Бейрута
