шмолил, не переставая, поверх фашистских касок, широкополых шапелей и глухих ведроподобных шлемов. Бурцеву подумалось, что и пулеметная башенка бронемашины тоже чем‑то напоминает рыцарский топхельм. Побольше только и с «МG‑42» в смотровой щели.
Броневичок наконец занял позицию. Остановился. Эх, мать‑перемать! Через такую преграду коннице султана нипочем не прорваться.
Бурцев положил «шмайсер» к ногам, сдернул с рыцарской перевязи «Панцервурфмине». С такими же вот противотанковыми гранатами они, помнится, славно порезвились на Чудском озере два годика назад.
За спиной вдруг послышался топот. Подобрались с тыла! Тевтоны?! Фашики?! Совсем близко! А руки, как назло, заняты! А «шмайсер» — под ногами. Пока наклонишься — нанижут на копье, располовинят мечом, расстреляют в упор.
Бурцев обернулся. Занес руку с гранатой, которую так и не успел поставить на боевой взвод. Да, килограммовая болванка в качестве палицы не самое эффективное оружие, но пусть об этом скажет тот, кто первым получит по черепушке.
Драться, однако, нужды не возникло. Бурцева окружали не немцы.
Свои! Бурангул, Освальд, дядька Адам, Дмитрий, Гаврила, Збыслав, Сыма Цзян — ха, тоже с трофейным «шмайсером»! А вон и Бейбарс, и Хабибулла. И Мункыз с иерусалимскими повстанцами. Все в тевтонских доспехах. Идут — кто пеший, кто с конем в поводу. Петляют меж домишками и дувалами. Догнали, значит!
Что ж, можно считать, тылы прикрыты.
— Всем спрятаться! — приказал Бурцев. — Пригнуться!
Бойцы пригнулись.
В следующую секунду противотанковая граната уже летела в цель. Ленты стабилизаторов опустили «Панцервурфмине» точнехонько на крышу броневика. На бронированную макушку пулеметной башенки‑шлема.
Взорвалось!
Над эсэсовско‑тевтонским строем брызнул расплавленный металл, полетели осколки. В чреве подбитой машины ухнуло так, что легкий броневичок аж подпрыгнул. Слетел сорванный люк, выгнулись, пошли по швам крыша, борта и днище, из щелей повалил дым.
Живая стена в проломе распалась. Немцы залегли в обломках стены каменной. Кто‑то кричал, кто‑то палил наобум, не понимая, откуда прилетел гостинец.
— Здорово, каид! — восхитился Бейбарс.
Эмир стоит рядом. Кивает одобрительно тевтонским шлемом. Бурцев узнал мамлюка лишь по праще, обмотанной вокруг пояса. Ну еще по мешочку для метательных снарядов. В мешочке перекатывалось и глухо позвякивало. Ага, есть еще, значит, порох в пороховницах!
— Бейбарс, гони‑ка сюда свои яйца!
— Яйца? — Эмир кивать перестал. — Какие такие яйца, Василий‑Вацлав?
— Же‑лез‑ны‑е! Сколько их у тебя осталось?
— А‑а‑а, эти… Штук семь‑восемь будет.
— Два давай мне. Остальные — твои. Хватай пращу и займись Хранителями на башнях. Видишь, они джигитов Айтегена в город пускать не хотят. Только аккуратнее с колдовским громом.
— Да помню я, — буркнул мамлюк.
— Бурангул, дядька Адам и все, кто там с луками‑арбалетами. Помогите Бейбарсу. Немецких колдунов на стенах быть не должно. Пролом я беру на себя. Сема, оставь мне свой громомет.
— Так ведь моя…
— Нет, Сема, — отрезал он, — сейчас пусть уж лучше будет «моя».
Китаец со вздохом сожаления прислонил оружие к глиняному забору.
Две гранаты — одну за другой — Бурцев зашвырнул за подбитый броневик. Дождавшись взрывов и криков, приподнялся над укрытием, ударил из «шмайсера».
Валил без разбора любого, кто попадался на мушку. Эсэсовцы, тевтонские братья, полубратья‑сержанты, кнехты… Опустошил один «шмайсер», взял другой…
Рядом делали свое дело лучники, арбалетчики и пращник‑эмир. Отсюда, со стороны города, обстреливать переходные галереи внешних стен было куда как сподручнее, чем снаружи. Стрелы валили автоматчиков у бойниц и зубчатых заборал. «Железные яйца» из пращи Бейбарса летели к башням с пулеметными площадками. Над башнями мелькали всполохи огня, и пулеметы умолкали.
Кто‑то еще пытался огрызаться — над головой Бурцева пролетел арбалетный болт, смотровую щель топхельма запорошило крошево, выбитое из стены пулями. Но все это было лишь судорожное дерганье обреченных.
Немцы отступали от разбитых ворот. Немцы покидали позиции.
Глава 57
С лихим гиканьем и завыванием, от которого стыла кровь, в пролом ворвались мамлюки и хорез‑мийцы. Вот уж поистине дикая дивизия! Конники — то ли обкуренные травкой, то ли опьяненные успехом — в два потока объезжали горящий остов броневика и с ходу вступали в бой. Лезли на пули и стрелы. Топтали, рубили, кололи замешкавшегося врага и, разливаясь по улицам Иерусалима, подобно живому наводнению, захлестывали город.
Сотня Бейбарса оказалась в первых рядах. Правда, от сотни той оставалась сейчас едва ли полусотня. Но злые все, как шайтаны. В пылу схватки этот передовой отряд едва не искрошил в капусту дружину Бурцева, так и не снявшую орденских доспехов. К счастью, Бейбарс вовремя успел скинуть топхельм. А скинув, обложил нападавших забористой арабской бранью. Горячие восточные парни быстро признали эмира.
— Бейбарс, принимай командование над джигитами, — посоветовал Бурцев. — Проследи, чтоб резню среди горожан не учиняли.
Упрашивать не пришлось. Кыпчак с тевтонским крестом на груди вскочил на лошадь.
— Клянусь Аллахом, ты хороший каид, Василий‑Вацлав! — уже с седла прокричал Бейбарс. — Я готов простить тебе даже татарскую кровь в твоих жилах…
Ох, спасибо, облагодетельствовал!
— …Ибо ты не предатель. Признаю, я ошибался на твой счет, каид.
Бурцев хмыкнул: что ж, лучше поздно, чем никогда.
Бейбарсовы головорезы ускакали. А в заваленный трупами пролом неторопливо въезжал старший эмир Айтегин аль‑Бундуктар, мудрый наиб великого султана ал‑Малика ас‑Салиха Наджм‑ад‑дина Аййуба. Айтегин вновь восседал на статном жеребце белоснежной масти. Самоуверенный и довольный, хотя до полной победы было еще как до… н‑да… до Берлина.
За наибом вели — ба, знакомые все морды! — глухого верблюда с плетеным каркасом на горбу. И с пулеметом. Место стрелка, впрочем, пустовало. Следом вышагивал еще один дромадер. На этом тоже покачивалась платформа‑станина. Но уже с аркабалистой — с той самой, из которой их обстреляли под Яффой. И тот же самый сарацин, замотанный в тряпки с ног до головы, зорко посматривал по сторонам. Рука — на спусковом механизме: толстая тугая тетива, сплетенная из воловьих жил, сорвется при малейшей опасности. А в желобке арбалетного ложа — убойный свинцовый шарик. Бондок, орех, как его здесь называют. Это Бурцеву уже было известно.
Айтегина оберегали также с полсотни тяжеловооруженных конных телохранителей и столько же лучников. А в свите наиба на молодом жеребце ехала…
— Ядвига! — радостно взревел пан Освальд. — Я‑дви‑га!
Полячка — разгоряченная и краснощекая — услышала, увидела, замахала ручкой, поворотила коня. Девушке не препятствовали. Теперь нужда в заложнице отпала.
Подъехала Ядвига как какая‑нибудь фотомодель. Величественная, прекрасная,
