В ответ на это я показал ему бывший у меня на шее крест; но Пищулин с улыбкой отвечал мне:
— Ты не понял моих слов; крестись на него.
Привели меня в комнату, устланную цельным большим ковром, на нем вытканы были лики ангелов и архангелов. Мне страшно стало ступать на святые изображения, но Пищулин дернул меня и велел идти. Я увидал кровать. Постланные на ней пуховики были в мой рост, над кроватью был полог с кисейными занавесками и золотыми кистями. На постели лежал в пуховиках старик в батистовой рубашке, которого Пищулин и собратья его называли «богом». Они помолились ему, как мы молимся истинному богу. Пищулин стал молиться на коленях и мне велел то же делать.
Бог, указывая на меня, спросил Пищулина:
— Давно ли он желает?
— Уже с год, — отвечал тот.
Тогда бог приказал Пищулину подать себе крест, взял его, поцеловал и мне дал приложиться к кресту и потом поцеловать свою руку. Затем он сказал Пищулину:
— Отведи его к пророку.
Пищулин привел меня в соседнюю комнату, где сидело четыре человека, в том числе и Дмитриев. Кроме них, тут находился еще один человек, он стоял на коленях перед пророком, а пророк, одетый в белую до пят рубашку и стоя, прорекал будущее, но слова его были для меня непонятны. И я, в свою очередь, стал перед пророком на колени, и он обещал мне золотой венец и нетленную ризу. Пророк оканчивал свои пророчества, махая платком и говоря: «Оставайся, бог с тобой и покров мой над тобой». Он велел отвести меня в «собор», и бывшие в комнате повели меня вниз, откуда раздавалось слышанное мною пение.
Комната, в которую мы вступили, была огромной величины; вокруг стены стояли стулья; тут было больше ста человек, в том числе и мои товарищи по маяку, матросы Ефим Сидоров, Аверьян Иванов и Флор Гурьев. Все были в длинных белых рубашках и, напевая, кружились в два ряда. Это они, по их выражению, «ходили кораблем». В малом пространстве, оставшемся середи круга, несколько человек вертелись на одном месте. Меня поставили на стул и заставили, так же, как и у других сидевших на стульях, разостлать на колени платок и подлаживать пению кружившихся, ударяя в такт руками и ногами. Так шло весь день до вечера. Часу в девятом вечера пение и кружение вдруг прекратилось минут на пять. Настала мертвая тишина. Потом запели:
и после того снова все затихло.
Тут растворились двери, и бог, одетый в короткое зеленое шелковое полукафтанье, тихо вошел в комнату. Его вели под руки два человека, которых называли Иоанном предтечей и Петром апостолом. На них были темные рясы, подпоясанные ремнями. Увидя их, все пали на колени, а бог, махая белым батистовым платком, говорил: «покров мой святой над вами», и прошел на женскую половину.
Женское отделение было в смежной комнате; в стене же, разделявшей обе комнаты, было прорублено низкое, но широкое окно, которое по приходе бога открыли. На этом окне была постлана постель, на которую бог и сел. Предтеча и апостол остались на женской половине у самого ложа бога. Пророчицы начали богу пророчествовать. Засим как женщины, так и мужчины стали кружиться. Бог, пробыв тут с час времени, снова был отведен теми же, что привели его. С уходом его, окно на женскую половину было закрыто, но кружения не прекращались.
Часу в двенадцатом пополуночи кружившиеся стали прыгать все в один раз, так что стены тряслись, и кричать: «Ай дух!». Это навело на меня такой страх, что я хотел выскочить в окно; но меня удержали. Вдруг шумный крик заменился тихим пением: «Царь бог, царь бог». И снова стали кружиться.
Вскоре собор прекратился, все разошлись, а я остался ночевать в том доме, но в особой комнате, вместе с человеком, который меня привел туда. На другой дань повторилось то же самое, и меня отпустили уже на третьи сутки. Я с товарищами отправился в Кронштадт.
В Кронштадте меня привезли в «кронштадтское братское общество», находившееся в Нижней Широкой улице, в доме Родионова, куда я и прежде хаживал, но еще не знал о существовании общества. По приходе нашем общество радушно нас встретило, все стали молиться друг на друга, а прибывшие со мной товарищи сказали: «Батюшка и дух святый и верные праведные кланяются». Тут прочли письмо от Пищулина, в котором было написано, что я был принят в общество.
Я хаживал к ним редко. Однажды меня затащили в общество, мы стали кружиться, но у меня с непривычки закружилась голова, я упал и уронил с собою несколько человек. В этом обществе читывали страдания их бога. Слушая, они заливались слезами, а я, чувствуя ко всему этому омерзение, оставался равнодушным. За то они называли меня истуканом. Однажды я спросил чиновника, которого видел в доме Ненастьева, кто этот старичок, которого они называют богом.
— Это государь, Петр Федорович, — отвечал он.
Бога скопцов я видывал каждый раз, как бывал в Петербурге в их обществе, в домах Ненастьева и Кострова. В сем последнем доме видел я бога, так же, как и впервые, сидевшим на богатой постели. В другом положении я его не видывал. Когда же этот бог бывал на соборе, то на ногах у него были золотом шитые туфли, на которых, как помнится, находились какие-то священные изображения».
Когда Селиванов жил у Ненастьевых, дом их представлялся чем-то вроде странноприимной обители. Скопцы так и называли его. Сюда стекались многочисленные последователи хлыстовско-скопческой ереси со всех концов России. Тут бывали из Иркутска, из Одессы, из Риги, из Алатыря, словом, отовсюду, где была распространена ересь, а распространена она была почти по всем губерниям. [71]
Приходившие на поклонение в Петербург немедленно получали в обители отца-искупителя покой и пищу и были осыпаемы всевозможными ласками приближенных к богу. Под видом заботливости и участия, они старались между тем вызнавать домашние отношения пришедшего, житейские его обстоятельства и пр., а потом, передав все это пророку, к которому посылал обыкновенно Селиванов поклонников, ставили его в возможность сказать при свидании с посетителем несколько слов, которые бы в глазах пришедшего свидетельствовали, что пророк в самом деле обладает даром пророчества. Поклонники с простосердечием и верой падали перед Селивановым на землю и, получа утешение и уверение, что благодать божья всегда с ними пребывает, орошали стопы своего «батюшки» радостными слезами. Снабженный кратким наставлением для жизни и подарком на благословение: бумажным платком, финифтяным образком, сухариком, пряником или кусочком сахара, поклонник отправлялся в свою сторону, чтоб там еще с большим рвением, еще с большим фанатизмом распространять скопческие заблуждения.[72]
Вместо всей этой «святыни», дешево стоившей приближенным Селиванова, они получали от поклонников дары более существенные: деньги текли рекой, и в непродолжительном времени казна «обители» в доме Ненастьева обогатилась до чрезмерности. Очевидцы, из которых многие были живы в сороковых годах, а некоторые, может быть, живы и теперь, уверяют, что сам Селиванов из этих пожертвований ничем не пользовался, зато приближенные его не упускали случая поживиться на счет легковерия ближних и дальних почитателей отца-искупителя. Многие из них нажили значительное состояние. Больше всех Солодовников, бывший чем-то вроде казначея в обители Ненастьева, а впоследствии державший отца-искупителя в своем доме.[73]
Примечания
