поместительный, но когда поселились в нем обе дочери умирающего старца с мужьями, и шестерыми детьми у обоих, стало тесновато. Дом был на речке Нетече у въезда в село Кубенцово, подле большого каменного дома Николая Яковлевича Латухина, военного советника, двоюродного брата жены Павла Петровича, моей бабушки Надежды Степановны. У него была жена полька Тереза Ивановна и дочка моих лет Анюта.[6]
Это были очень богатые по тому времени люди, у единственной дочери было две, если не больше, гувернантки, которые было и нас с братом да двоюродных братьев и сестер Жилиных начали учить по- французски, а Тереза Ивановна при этом нещадно кормила нас конфектами, и такие уроки продолжались с утра до вечера. Многому мы, разумеется, не научились, да этого и не требовалось — вся цель этого ученья состояла в том, чтобы нашего крикливого общества не было в дедушкином доме, где догорали последние дни почтенного старца. Латухин был из балахнинских купцов, его родственники и сам он имели солеварни в Балахне, кроме того, у Николая Яковлевича был стеклянный завод. И солеварни и завод были близко, и мы не столько времени занимались с гувернантками, сколько проводили его на солеварнях и на заводе. К дедушке нас водили редко, он страдал водянкою в груди, и редко выпадали спокойные для него часы. Он меня очень любил, меня и Владимира Жилина, и обоим любимым внукам, лаская их полумертвой рукой, говаривал: 'учитесь, учитесь, да читайте больше. Читайте Записки Сюлли и Деяния Петра Великого (Голикова)… Петра Великого чтите, он наш полубог!..' Разумеется, мы не понимали его слов, но имена Сюлли и Петра Великого врезались в мою память, и уже после мать моя растолковала мне предсмертный завет дедушки. Это с ранних лет заставило меня полюбить историю, и много лет спустя, когда я начал печатать статьи свои, большею частью исторического содержания, у меня нередко было на уме: 'Ах! как бы было хорошо, если бы живы были мать да дедушка и прочитали бы печатные статьи мои!..'
В половине сентября 1824 года утром мы играли в бане с моим ровесником, братом двоюродным Владимиром Жилиным, сделанными при нас на стеклянном заводе бутылками, когда вдруг какая-то из нянек прибежала к нам и, схватив нас за руки, бегом пустилась к дому, говоря: 'дедушка умирает!' Помню тесную, битком набитую людьми комнату, запах ладана, высоко поднимающуюся грудь дедушки, помню, как он подал руку моей матери, а она положила ее на мою голову, помню унисон ильинского попа, читавшего отходную, помню, как Тереза Ивановна прикладывала к губам дедушки бритвенное его зеркальце, а потом крики, вопли, рыдания… Дедушки не стало. После него остались деревни в Семеновском уезде, поступившие моей матери и ее сестре.
Через четыре месяца по смерти дедушки, в январе 1825 года, были дворянские выборы, и новые семеновские помещики были избраны дворянскими заседателями — отец мой в земские, а дядя Жилин в уездный суды. Мы переехали в Семенов.
Семенов — где протекло мое детство и где лет через 25-ть, после того как меня привезли туда ребенком, привелось мне исполнить высочайшую волю императора относительно упразднения Керженских и Чернораменских раскольничьих скитов — и был и есть маленький лесной городок.[7]
Примечания
1
В 1858 году, познакомившись с управляющим морским министерством Краббе, я просил его справиться в морском министерстве о службе моего деда. Из доставленных мне выписок оказывается, что он родился в 1759 году, в графе 'из каких служб' показан 'прежних служб из рейтарских детей'. В 1772 г., т. е. тринадцати лет от роду зачислен в военную службу солдатом, а потом в том же году капралом, а 20-ти лет в 1779 году — счетчиком. В 1783 году 24 лет от роду получил офицерский чин курьера при адмиралтействе коллегии, в 1786 году мая 1 (27 лет) подпоручиком, января 1-го 1788 г. (29 лет) поручиком; из патента, у меня сохранившегося, видно, что он 1 января 1790 г. (31 года) морских батальонов из поручиков произведен в капитаны, а в январе 1791 в секунд-майоры (32 лет), уволен из морской службы по болезни; из документов видно, что у него левую ногу переехало пушечным колесом и оторвало три пальца. В том же году он поступил в Пермское наместническое правление советником при генерал-губернаторе Модерахе.
2
Брат ее Разумник Васильевич был женат на Марье Степановне — сочинительнице 'Вечеров на Карповке' и других повестей, имевших успех в тридцатых и сороковых годах. Мать Любови Васильевны, рожденная Бутурлина, Марья Сергеевна, была двоюродная сестра Энгельгардта. Его мать Надежда Петровна и Сергей Петрович Бутурлин, отец Марьи Сергеевны, были брат с сестрою. По этому, весьма, впрочем, дальнему родству, Л. Н. Энгельгардт и считал отца моего 'своим'.
3
Павел Петрович Сергеев, по должности исправника, усмирял мордовский бунт и производил следствие о «Кузьке-Боге», мордовском пророке. В 'Отечественных записках', кажется 1865 года, напечатана большая статья об этом «Кузьке-Боге», в которой действительные факты, почерпнутые, вероятно, из официальных источников, перепутаны со множеством нелепейших выдумок. Между прочим, там напечатано, что мордва в 1809 году разорвала нижегородского исправника, т. е. моего дедушку, как древляне Игоря, на деревьях. Но после того, как моего дедушку разорвали, он прожил 15 лет и скончался в 1824 году. Никакого открытого восстания мордвы против властей не было, если и было неповиновение, то лишь помещику графу Сен- При.
4
Первая жена князя Трубецкого была родная сестра знаменитому нижегородскому магнату, князю Егору Александровичу Грузинскому, бывшему лет сорок губернским предводителем. Он умер в 1852 году девяноста лет от роду.
5
Они так и простояли на одном месте, равно как и все мебели, до 1867 года, когда умер дедушка Федор Герасимович.
6
Потом она была замужем за полковником Гриневичем, лет двадцать бывшим балахнинским
