который до 1845 г., как святыня, сохранялся у московских хлыстов.[48]
По рассказам их, из этого дома 1-го января 1700 года, в Васильев день, Данила Филиппович, после долгого радения, в виду всех собравшихся в Новый Иерусалим хлыстов, вознесся на небо. Потому, говорят они, с этого дня и стали считать новый год. Вскоре после вознесения Данилы Филипповича, Иван Тимофеевич должен был бежать из Москвы.
Таковы рассказы хлыстов про их старых «живых богов». Несмотря на их сказочность, можно однако заключить из них, что в конце XVII и в начале XVIII столетий производились об их секте розыски. Сохранились ли они в архивах — не знаем. Было бы весьма любопытно сопоставить заключающиеся в них сведения с приведенными сказаниями тайных сектаторов.
Иван Тимофеевич Суслов из Москвы ходил по разным местам, в том числе и в Воскресенский монастырь, именуемый Новым Иерусалимом. Здесь успел он совратить в хлыстовщину несколько монахов из самых набожных и благочестивых. Чрез них, может быть, познакомился он с соседним помещиком села Козьмодемьянского, князем Ефимом Васильевичем Мещерским. Этот князь Мещерский, по Головиным[49] родственник княгини Троекуровой и Лопухиных и заключенной в Суздале царицы Авдотьи Федоровны, принадлежал к противникам Петровых преобразований. Он находился в военной службе во время несчастного похода под Нарву, счастливым случаем избежал во время всеобщего поражения смерти и, возвратясь в Москву, стал вести жизнь уединенную и созерцательную. Приписывая избавление свое от смерти висевшей у него на шее во время битвы иконе Смоленской Богородицы, князь Мещерский в своем селе Козьмодемьянском построил моленную с крестообразными окнами, подвесил к ней стеклянный колокол с таким же языком и поставил туда икону, перед которою сам отправлял службы, и кроме того, как носилась молва, занимался изгнанием духов из бесноватых посредством хлыстанья их деревянными четками и кропления водой. К нему целыми сборищами ходили хлысты. Князь был женат, жену его звали княгиней Авдотьей; из какого она рода, не знаем.
Пятнадцать лет Иван Тимофеевич не бывал в Москве, скрываясь по разным местам у своих учеников. Наконец, удостоверясь, что в Москве про хлыстов забыли и преследований больше нет, возвратился он в свой Новый Иерусалим, за Сухареву башню, и, может быть, для того, чтобы не возбуждать внимания тогдашней полиции, не поселился в том доме, где беседовал с верховным гостем Данилой Филипповичем, а выстроил против него другой маленький домик, который сделался вторым московским «божьим домом». Живя здесь, Суслов распространил свое учение в монастырях московских — женских: Вознесенском, Рождественском, Ивановском, Новодевичьем и Варсонофьевском, и в мужских: Симоновом и Высокопетровском, что обнаружилось чрез несколько лет произведенными о хлыстах формальными следствиями. Прожив в Москве около трех лет, Иван Тимофеевич, по словам хлыстов, при многих свидетелях вознесся на небо. Бездыханное же тело его осталось на земле и было погребено при церкви Николы в Драчах. Он не взял на небо своего тела, как отец его Данила Филиппович, потому, говорят хлысты, что, будучи воплощенным сыном божьим, хотел показать пример благочестивого смирения и терпения на земле. Тело его недолго оставалось подле Никольской церкви. Приверженцы его вскоре исходатайствовали перенесение останков своего христа в женский Ивановский монастырь, где среди иночествовавших было уже немало последовательниц хлыстовщины. Над новою могилой лжехриста поставлен был памятник, на котором надпись гласила, что тут погребен святой угодник божий. Около двадцати лет был цел этот памятник с надписью о святости лжехриста. С бренными останками Ивана Тимофеевича Суслова, как увидим, случилось еще немало происшествий и после перенесения их в обитель ивановских монахинь-хлыстовок.
IV
По смерти Ивана Тимофеевича, у московских хлыстов место его заступил нижегородский стрелец Прокопий Данилович Лупкин. Говорят, он был родным сыном Данилы Филипповича.[50]
Вот что известно об этом человеке из дел официальных.[51]
Он был лжехристом с 1713 года до смерти своей, последовавшей в 1732 г. Сначала служил он в стрелецком полку Венедикта Андреевича или Мироновича Батурина и участвовал в двух азовских походах. После того полк Батурина перешел из Азова в Москву, откуда, по прошествии года, снова отправлен в Азов на смену четырех полков, отправлявшихся в Великие Луки. По приезде в Азов царя Петра Алексеевича в 1695 году, стрельцов Батурина полка велено было распустить по городам в посады, в какой кто пожелает. Лупкин записался в Нижний Новгород и жил там несколько лет. В поход под Нарву в начале шведской войны велено было всех стрельцов Батурина полка, годных к службе, выслать в полки. В это время Лупкин, по разбору нижегородского воеводы Нелидова, оставлен был «якобы за скорбию» на месте жительства в Нижнем. В 1710 году всем стрельцам, проживавшим в Нижнем Новгороде, велено было явиться в Москву, в приказ земских дел, куда явился и Лупкин 17-го августа 1710 г. По осмотру Кирилла Лаврентьевича Чичерина, отставлен вовсе от службы «за падучею болезнию» и отпущен обратно в Нижний с паспортом, но неизвестно, остался ли он с тех пор в Москве или жил еще некоторое время в Нижнем, а потом явился в Москве. Из дел видно, что в 1714 году он был уже в Москве, но и в 1717 году еще не имел в ней собственного дома, а жил в Нижних Садовниках, на постоялом дворе оброчного крестьянина графа Бориса Петровича Шереметева, Ивана Федорова большого Соколова, содержавшего секту людей божиих. Этот Соколов доводился Лупкину племянником. В 1723 году Лупкин имел уже в Москве свой дом за Яузой в Таганке. Он умер 9-го ноября 1732 года, а 12-го того же месяца похоронен в Ивановском девичьем монастыре, рядом с Иваном Тимофеевичем Сусловым.
В первые годы XVIII столетия в Нижнем строилась Рождественская церковь, составляющая теперь одно из лучших украшений этого города. Строил ее знаменитый богач своего времени Гурьев, тот самый, что строил в Москве церковь Успения на Покровке, имеющую много сходства с нижегородской. Гурьев не успел кончить строения; Рождественскую церковь достроили именитые люди Строгановы, отчего она и называется «строгановскою». Она находится на скате горы и поддерживается огромным контрфорсом, на котором перед церковью устроена обширная терраса. Церковь в два яруса, нижний никогда не был освящен, а освящение верхнего замедлилось по следующей причине. Весной 1722 года она была совершенно готова к освящению. В это время приехал в Нижний Петр I и остановился в доме Строгановых, стоявшем рядом с Рождественскою церковью. Осмотрев церковь, Петр велел ее запечатать впредь до особого его повеления. Это объясняли тем, будто Строгановы за большие деньги купили иконы Спасителя и Богородицы, что подле царских дверей, у итальянского живописца Каравака, которому Петр заказал эти иконы для Петропавловского собора в Петербурге. Но причина внезапного запечатания церкви оказалась другая. До сведения Петра дошло о радениях хлыстов в нижнем ярусе долго строившейся церкви. Он не узнал, конечно, что среди них находился сам христос людей божьих, Прокопий Данилович Лупкин. Ему сказали, что тут собирались разного звания люди, особенно так называемые кликуши, что на этих собраниях пророчат, видят видения. А известно, как строго преследовал Петр и кликуш, и пророков, и разглашающих видения, после суздальского розыска над первою женою своею Авдотьею Федоровной. Церковь была распечатана и освящена уже при Екатерине I.
Из дела о хлыстовской секте, открытой в Москве в 1733 году, видно, что до 1714 года, когда Лупкин еще жил в Нижнем, она была распространена там между дворовыми людьми Строгановых. В корабле Лупкина между прочим находились: дворник[52] дома Строгановых Иван Евдокимов Платонов и жена его Прасковья Иванова, по-видимому, пророчествовавшие, служитель Семен Дмитриев Солнцев и другие.
Жена Прокопия Лупкина, Акулина Ивановна, стрелецкая дочь, нижегородская уроженка, была богородицей еще в Нижнем, а потом и в Москве. Все семейство ее принадлежало к секте хлыстов: сестра ее, тоже Акулина, и братья: отставной стрелец Василий Иванов и Федосей Иванов — люди самые
