свет включился: е-мое, думаю, что же я тяну?..
– По-моему, прежде всего ты тянешь кота за хвост, – рассердилась Людмила. – Говори скорее, что там Костя нарисовал?
– Три весьма страшненьких человечка. Стоят под елкой, держатся за руки, и под каждой фигурой подпись соответствующая сделана: «Папа, Костя… – Он перевел дыхание. – И Люда». А чуть дальше еще несколько фигурок. Под ними тоже необходимые пояснения, чтобы, дескать, не ошиблись, что это Слава, дед и кошка Мавра со своим выводком. По правде сказать, ты самая красивая получилась. В длинном платье и с бантом в прическе…
– Ну тогда это точно другая Люда, не я! – рассмеялась Людмила. – Чего-чего, но длинных платьев и бантиков никогда не носила. Ошибаешься, Денис Максимович, не меня твой Костя нарисовал…
– Он не просто нарисовал, – упрямо повторил Денис, – но и подписал. Это у него пока лучше получается, чем говорить. Но и то слава богу, теперь знаем хотя бы, что он хочет. Дед удивляется: сколько ни пытался научить его писать, ничего не получалось, а со Славкой, паршивец, за неделю все буквы выучил и теперь целыми днями только тем и занимаются, что с дедом письма друг другу пишут.
– Очень ему хочется говорить, Денис. – Людмила впервые назвала Барсукова по имени и удивилась, как легко, оказывается, оно произносится. – И я думаю, что в скором времени он еще надоест нам своей болтовней.
– Нам? – тихо переспросил Барсуков.
– Нам! – Она ласково провела ладонью по его щеке. – Уже щетиной зарос…
– Сущее наказание это, а не щетина. – Денис накрыл ее ладонь своей ладонью. – Растет прямо с космической скоростью. Как у цыгана. – И прошептал: – Ты меня накормишь ужином? Или завтраком? – Он опять посмотрел на часы и взмолился: – Людмила, не дай пропасть с голоду. В восемь я должен уже оперативных дежурных заслушать, а дома хоть шаром покати…
– Я словно знала, наготовила, как на Маланьину свадьбу. Но как мне кажется, это только на раз позавтракать одному голодному милиционеру. Или поужинать? – рассмеялась Людмила, распахнула калитку и, пропустив Дениса вперед, спросила: – Скажи, когда ты в последний раз ел?
– Не помню, – пожал он плечами. – Сегодня я у черта на куличках, в Мартыновке был. Познакомился с одним гражданином, очень занятным гражданином. Может, слышала: Сто Пятнадцать Ведьмедей?.. Он меня и напоить хотел, и накормить, но беседа наша, увы, к дружескому обеду не располагала…
– Выходит, попался стервец? – Людмила остановилась перед входной дверью да так и замерла с ключом в руке. – Давно у меня на него руки чешутся. Хотели на будущей неделе совместно с охотинспекцией побывать в тех краях. По слухам, Сашка и «струей» балуется, а летом и сапсанами не брезгует. Сапсаны сейчас в цене. Говорят, в Эмиратах за хорошего сокола от двадцати до ста тысяч долларов платят. А Сашка, по слухам, всего по сотне их продает. И желающие есть, покупают. В позапрошлом году на таможне одного турка задержали. Пытался провезти десять сапсанов, причем в ужасающих условиях. В коробке из-под телевизора. Птиц усыпили и поместили в отсеки из пенопласта. А отверстия для доступа воздуха сделали очень маленькие, чтобы в глаза слишком не бросались… Словом, когда открыли ящик, все птицы уже задохнулись. Турка выдворили, а соколов уже не вернешь. И никто этим делом даже заниматься не стал.
– Постой! – Денис взял ее за плечо, развернул лицом к себе. – Турок, говоришь? А ты случайно не помнишь, как его звали?
– Можно подумать, мне об этом доложили. Ашота вызывали, чтобы бумаги подписал, возможно, он помнит, как турка звали. Да и что его имя? Выперли его как миленького, под зад коленкой, чтобы неповадно было.
– Ну, хорошо! – Денис обнял ее, и они наконец вошли в дом. – Но скажи хотя бы, откуда ты взяла, что этих сапсанов турку продал Потрошилов?
– Не знаю я, кто их турку продал, но чует мое сердце, что без Сашки тут не обошлось, потому что не так много у нас мест гнездования сапсанов осталось. И вблизи Мартыновки как раз одно из них. Причем крайне удаленное и труднодоступное. А в Мартыновке даже дошкольнику известно, кто первейший «мичуринец» в селе… Сто Пятнадцать Ведьмедей его до перестройки звали, а сейчас не иначе как Джеком-потрошителем величают. Гнусный старикашка, пакостливый. Не щадит ни взрослых, ни малышей… Видел, какую домину себе отгрохал?
– Видел, еще бы не видеть! – вздохнул Денис. – У меня к этому Джеку тоже много вопросов накопилось, вот потому и остался я без обеда и без ужина.
– Бедный ты мой, бедный! – Людмила потерлась носом о шершавую мужскую щеку и прошептала: – Что ж это за служба такая, что Новый год встретить некогда, не то что нормально поужинать? – Она отстранилась от Барсукова и преувеличенно грозно произнесла: – Шагом марш раздеваться, мыть руки и – за стол!
– Слушаюсь, товарищ командир! – вскинул ладонь к виску Барсуков и вдруг подхватил девушку на руки и, слегка прикусив губами ее мочку уха, прошептал: – Все, пропал подполковник окончательно и бесповоротно…
– Не сходи с ума! – едва успела она сказать. Сильные руки бережно опустили ее на кровать, и Барсуков склонился над ней:
– Я согласен позавтракать чуть позже, а то ты опять что-нибудь придумаешь, чтобы избавиться от меня.
– Куда от тебя денешься, – притворно сердито вздохнула Людмила, обняла его за шею и притянула к себе, – упрямее и настойчивее человека я еще в жизни не встречала…
– Взаимно, – рассмеялся он и, прокравшись рукой под спину, весьма ловко расстегнул застежку на ее платье…
– Денис, шальной, – задохнулась она от неожиданности, когда в доли секунды он освободил ее от одежды и даже от последней весьма условной кружевной преграды избавился. Людмила попыталась прикрыть грудь рукой, потянула на себя одеяло, но оно тут же отлетело в сторону и, кажется, свалилось на пол. Но она не успела возмутиться подобным не слишком учтивым обращением. Горячая, слегка подрагивающая от возбуждения мужская ладонь легла ей на грудь, вторая скользнула под затылок, приподняла голову, и, прошептав нечто непонятное, Барсуков припал к ее губам с неожиданной силой. И она поняла, что те, совсем недавние поцелуи были лишь своеобразной разминкой, а не высшим проявлением страсти, как ей в силу малого личного опыта думалось там, у подножия ледяной горки. Его напряжение, неистовое, так долго сдерживаемое, проявилось вдруг в столь же необузданных и самозабвенных ласках, что уже через несколько мгновений она напрочь забыла о том, что впервые не просто лежит в объятиях мужчины, но лежит обнаженной и к тому же весьма успешно помогает ему избавиться от одежды.
Она не понимала ни слова из того, что шептал ей Денис, потому что тоже шептала какие-то слова в ответ, совершенно не задумываясь об их смысле и значении. И очень жалела, что у него всего лишь две руки, которые не в состоянии объять сразу все ее тело, жаждущее ласки.
И поцелуев ей тоже было уже мало. И когда его пальцы, пробежавшись по внутренней стороне бедра, слегка коснулись самого нежного участка ее тела, она выгнулась навстречу, вскрикнула и забилась в его руках от впервые испытанного непомерного наслаждения…
– Люда… – прошептал он и, подхватив за талию, слегка приподнял ее бедра над постелью. И в тот же миг она почувствовала его в себе, не поверив собственным ощущениям: она ожидала мгновенной и сильной боли, и она пришла, когда Денис сначала медленно, а потом все быстрее, быстрее задвигался в ней. Но боль эту, слегка саднящую, причиняющую скорее неудобство, чем страдания, заслонила вдруг новая волна восторга, еще более мощная, еще более волнующая. И уже не стесняясь, Людмила закричала, а потом обхватила Дениса руками за плечи, прижалась к его груди и, подчиняясь, заданному им темпу, задвигала бедрами в такт его движениям, боясь, что по какой-то причине он вдруг покинет ее и не позволит вновь насладиться тем взрывом счастья, которое ей хотелось испытывать снова и снова. Он подхватил ее руками под колени. Толчки стали еще сильнее, теперь он проникал в нее глубже, но ей и этого было мало. Людмила оперлась локтями о постель и все шептала, шептала пересохшими губами:
– Денис, родной, не бросай меня!
Третья волна, захлестнувшая их с головой, была настолько сильной, что ей показалось: еще мгновение, и она потеряет сознание. Людмила словно захлебнулась, задышала часто, несколько раз сильно и высоко
